Женщина перемен

— И что же ты? Почему же ты не откликнулась на его желание? Почему не захотела исправить свою жизнь, внести в нее смысл? Когда мужчина оказывается на распутье, ему тяжело. Потому что он обязан кормить семью и детей, на нем лежит ответственность. Если женщина теряет профессию, у нее всегда остается выход: вспомнить о самом главном. Вспомнить о том, зачем она создана Господом Богом. Разве нет?

Голос тренера гремел на весь зал.

— Кем ты себя возомнила? Решила, что если мир не услышит твоего райского голоса, то он рухнет? Человечество не обойдется без одной-единственной на весь мир гениальной певицы? Кто, кроме тебя, пострадал от того, что у тебя пропал голос? Уверяю тебя — никто! Люди по-прежнему ходят в театры, они как-то обходились без тебя и будут обходиться дальше. Ничто в мире не изменилось от того, что у тебя пропал голос. А страдаешь ты заслуженно. Ты пошла против своего мужа, пошла против воли Господа, который дал тебе возможность привести в мир нового человека. Оправдать свое существование на этой земле. Бог наказывает тебя за безмерную гордыню. Ты не несчастная женщина. Ты — бесчувственный урод! И страдаешь ты из-за своего уродства.

Тренер долго еще грохотал перед аудиторией, отщипывая от меня куски мяса, я уже его не слушала. Я беззвучно плакала. Спазмы сдавили мое горло так сильно, что еще чуть-чуть, и я бы уже не смогла дышать. Учитель, будь он трижды проклят, был прав. Он был прав: я урод. И заслуживаю того, что испытываю. Я сама обрекла себя на вечные муки. Во мне не хватает какой-то важной хромосомы, которая отвечала бы за любовь к ближним, меня не хватило даже на любовь к своему мужу. Куда там мечтать ребенке!

— Значит, Бог ошибся, когда создавал меня, раз создал такой, какая я есть.

По моему лицу катились слезы. И я не могла найти в себе силы посмотреть на других учеников, чтобы найти в их лицах хоть каплю сочувствия.

— Ну и чего же она заслуживает, по вашему мнению? — обратился учитель с традиционным вопросом. — Только не говорите мне слово «сочувствие». Не говорите, умоляю вас!

Никто и не сказал.

— Хорошего внушения, — отозвалась Бриллиантовая Вдова.

— Вот именно, — согласился с ней Алкаш.

— Мужниной порки, — выдал со своего места Ловелас. Уж он-то наверняка знал толк в таких вещах.

Аня промолчала. Она сама чуть не плакала, ей было меня жаль. Но только ей одной.

Оставшиеся экзекуции волновали меня мало, я уже не вникала в уколы тренера и жалкие, беспомощные кривлянья под иглой его жертв. Я была сторонним зрителем, не испытывающим к ученикам ни неприязни, ни жалости. Злорадства тоже не было. Я думала о словах тренера. Он не прорицатель — все, что нужно, он почерпнул из моей анкеты, которую внимательно прочитал и проанализировал, а потом безжалостно ткнул меня носом в руины моей жизни. Но меня не оставляло чувство, что он — не сомневающийся в своих словах и не боящийся больно ударить — говорил правду. Но правда эта была не в том, что я оказалась слишком слабой, чтобы противостоять жизненному удару. И даже не в том, что я не хочу ничему учиться и искать потерянную жизненную дорогу. Он оказался прав в другом, и это открытие стало для меня внезапно разверзшейся пропастью. Долгие годы я стояла на ее краю и даже не догадывалась об этом. Я лишилась не только голоса — я перестала слышать собственное сердце. Вывод, сделанный учителем, наползал на меня со своей ужасающей неотвратимостью, и как бы я ни сопротивлялась, как бы ни пыталась оттянуть момент, мне пришлось признаться самой себе в том, что я не люблю своего мужа.

Когда я в первый раз предала его? Когда не захотела менять фамилию, сочтя, что Любовь Полетаева будет смотреться на афише лучше, чем Любовь Копейкина? Когда согласилась на участие в международном конкурсе? Когда мечтала о европейских сценах и о лондонских студиях звукозаписи? Когда тщательно следила за тем, чтобы дома не кончался запас презервативов? Когда не захотела даже думать о возможности родить ребенка? Какая теперь разница.

Когда мои мысли улетели достаточно далеко от Альбининой лжи, нашего с Аней расследования и моих планов посетить Полину, она неожиданно для меня позвонила сама. Голос у нее был глухой, как будто она прикрывает трубку или старается говорить так, чтобы ее не слышали те, кто находится рядом.

— Мне нужно с тобой посоветоваться, — сказала Поля, — я уже приняла решение, но просто хочу успокоиться. Когда мы можем встретиться?

Мне хотелось сразу же вывалить ей все, что мы узнали о странной истории бывшей ученицы «Белой лилии» Валентине. Но я понимала, что вот так, без предисловия, да еще и по телефону такую историю не расскажешь.

— Хочешь, я к тебе приду? — предложила я. — Когда тебе удобно, я могу в любое время, когда нет занятий.

— Хорошо, давай сегодня вечером, к семи, записывай адрес.

Адрес я уже знала и так, но решила благоразумно промолчать — иначе как этот факт объяснишь? Но, к моему удивлению, Полина назвала мне совершенно другую улицу и другой номер дома.

— Ой, прости, думала, что запомню, но вряд ли, место незнакомое, — оправдалась я. — Минутку, я только возьму ручку.