Женщина - половинка мужчины

Но за дамбой было чересчур глубоко, и поверхность воды казалась совершенно спокойной — так что угадать, где образовалась протечка с этой стороны, было невозможно.

Несколько крестьян лопатами и палками, погрузив до плеч руки в воду, пытались нащупать отверстие, но им это не удавалось.

Дамба готова была вот-вот развалиться.

— Я полезу в воду, — сказал я. — Найдите-ка веревку покрепче.

Не умевшие плавать и бессмысленно тыкавшие в воду палками крестьяне кинулись отвязывать веревки от корзин. Потом обвязали меня вокруг талии, и я нырнул.

Глубина была метров пять-шесть, дно очень неровное. Возбуждение было так велико, что, разгоряченный и вспотевший, я даже не почувствовал холода. Я погружался все глубже, стараясь держаться стенки дамбы, как вдруг меня сильно потянуло вниз, и ногу моментально засосало в промоину.

Тот, кто работал на рисовых полях, знает, что при протечке входное отверстие всегда меньше выходного.

Я успел сунуть в дыру пучок травы, всплыл на поверхность и закричал:

— Нашел! Дырка чуть больше тарелки. Быстрей давайте траву, а еще лучше — приготовьте мешок с землей. Да поживее!

С дамбы мне подали сено и чуть погодя — мешок с землей. Я обернул мешок сеном, нырнул и начал подводить его к дыре. Но мешок вдруг вырвался из моих рук и, увлекаемый течением, устремился к бреши. Он заткнул ее, как хорошо подогнанная пробка.

Когда я снова вынырнул, то услышал с дамбы радостные крики:

— Забило! Получилось!..

— Вот сволочь! До сих пор булькает!..

— Нужно побыстрее землей засыпать!

— А этот товарищ откуда? Армейский?..

— Какой армейский! Он пастух в госхозе. Я его встречал на пастбище.

— Он еще до этого овец в горах пас…

— Надо ему благодарность написать…

Кто-то помог мне вылезти из воды. Подняв голову, я увидел, что это Цао Сюэи.

3

Домой я вернулся одним из последних.

Днем для спасителей принесли из поселка овощей и самогона. Крестьяне относились к еде с особым уважением, не то что мы, госхозовцы. Госхозовский повар в положенное время выдает твою порцию, и ему наплевать, герой ты или нет. А крестьяне настояли, чтобы я поел с ними.

— Ты перед едой выпей стаканчик. После такого холода тебе надо кровь разогнать, — советовал мне один из них, судя по всему, кадровый работник. — Вы в госхозе, конечно, лучше нашего живете, у вас зарплата каждый месяц, а у нас на трудодень — только пять фэней…

В результате я здорово наелся и как следует выпил.

Вечером включили электричество. Еще не совсем стемнело, но почти в каждом доме поселка горел свет, как будто наверстывали упущенное вчера. А может быть, все чувствовали, что сегодня своего рода праздник — победа над стихией.

Эх, я, «урод»! «Полмужчины»!.. Растратил все силы. Вот тебе самопожертвование и героизм: все — людям, мне же самому — ничего. Хотя, кто его знает, может, это что-то дает и мне? Спасение от отчаяния? Тоже неплохо. Есть чему порадоваться!

Я медленно брел по дороге. Мне казалось, что холодная водка и еда, которыми меня потчевали, смерзлись и комом стояли в горле. Судя по всему, они гонят не из пшеницы, а из батата или проса. Потому получается нечто горькое, вяжущее и терпкое. Я не только не разогнал кровь, но еще больше замерз.

Я толкнул дверь и еле удержался на ногах.

— Ай-я! На кого ты похож…

Она месила тесто у печи. Вытирая на ходу руки, бросилась ко мне. Мне показалось, что она необычайно сильная, так быстро она втянула меня в комнату, раздела, уложила на кан и накрыла «тракторным» одеялом.

— Думать надо, что делаешь! — приговаривала она, подтыкая одеяло. — Тоже мне, нашелся первый парень на деревне! Вон сколько здоровых да сознательных, что же они в воду не полезли? Я сразу обо всем узнала. И про себя подумала: «Вот дурак-то!» Только дураки так поступают. Ты должен был стоять себе на бережку сложив ручки. И смотреть, как ведут себя те, кто любит кричать о революции и о преодолении всяческих препятствий…

Она выбежала в другую комнату и вернулась, держа чашку горячего имбирного отвара.

— Ну-ка выпей скорей горячего. Я давно приготовила. Жду, жду — уж не знала, когда и вернешься. Нехорошие мысли даже начали в голову приходить — вдруг ты утонул…

Ее бормотание, испуганное и сварливое одновременно, успокаивало, я вдруг почувствовал настоящую заботу о себе. Удивительное создание — женщина! Непонятное и непредсказуемое. Чего здесь было больше — жалости, тревоги, сочувствия? Или все же — так называемой любви? А может, всего понемножку? Или вообще ничего особенного: просто помощь тому, с кем живешь рядом…

После чашки горячего горьковатого отвара я ощутил тепло и покой. Смерзшийся комок внутри растаял. Но кожа моя, как ни странно, оставалась очень холодной — будто я до сих пор плавал в ледяной воде. Я весь покрылся мурашками. Она залезла на кан и стала разминать мне руки и грудь — теми же движениями, какими только что месила тесто.