Женщина - половинка мужчины

Ни в коем случае нельзя было дать ему уйти! Если он выскочит на поле, то все потопчет и раскидает.

— А все потому, что его не кастрировали, — проговорил на ходу Вороной. — Кабы сделали это, был бы спокойный.

— Давай быстрей! — Я огрел его кнутом. — Сейчас некогда разговоры разговаривать.

Жеребец отчаянно летел вперед. Человек еще не надругался над ним, он чувствовал себя сильным и бежал быстрее Вороного. Теперь он был уже возле росших в ряд ив и фиников, образовавших лесозащитную полосу. Прямо за ней находилось госхозное поле.

— Быстрей! — Я снова ударил Вороного кнутом.

Когда жеребец должен был уже скрыться под деревьями, из зарослей вдруг появилась белая человеческая фигура, едва различимая в пелене дождя. Я увидел, что человек, размахивая руками, старался преградить жеребцу дорогу.

— Отойди в сторону! — заорал я. — Осторожно! Лучше хватай за колодку!

Жеребец несся во весь опор, как будто перед ним никого не было. Но человек оказался довольно ловким: он дождался, пока жеребец приблизится совсем, увернулся от его копыт и успел ухватиться за колодку и повиснуть на ней.

Жеребец как бы от изумления тряхнул длинной стройной шеей. Но не остановился, только изменил направление: теперь он уходил к солончакам. Человек висел на колодке, ухватившись за нее мертвой хваткой, ноги его волочились по земле. Капюшон дождевика упал на спину, и только тут я увидел, что это Сянцзю.

— Быстрей!

Вороной все понял — мы стрелой подлетели к жеребцу, я ухватился за веревку на колодке и остановил его.

— Как ты здесь оказалась? — Я спрыгнул с коня и, причмокивая, похлопывая рукой по крупу, успокаивал дрожавшего от напряжения жеребца.

Она встала на ноги. Одежда ее была вся заляпана грязью. Она попробовала почиститься и, задыхаясь, проговорила:

— В бригаде дали сигнал и велели всем идти на поле укрывать хлеб. А я решила, что раз дождь, то надо отнести тебе сухую рубашку… Прямо как нянька!.. Цао Сюэи видел, что я ухожу, но не окликнул. Они сейчас все там на поле вкалывают… — Она радостно и с какой-то ребяческой гордостью посмотрела мне в лицо. — Я правильно сделала? Правильно?..

— Правильно, все правильно! Ты просто герой!

Торопясь, я снял с жеребца деревянную колодку и, держа его за повод, вскочил на Вороного. Дождь почти перестал, сверху падали отдельные редкие капли. Но я уже успел промокнуть насквозь.

— Залезай! — Я принял у нее сверток и помог залезть на коня.

— А мы куда? Еще не домой? — спросила она у меня из-за спины.

— Дождь почти кончился. Немой остался с табуном. Все остальные в поле. Как-то неудобно сейчас домой ехать. — Я повернул коня. — Мы лучше в лес поедем, там переждем.

В лесу было гораздо суше. Там царил полумрак, и воздух был как-то по-особенному чист и свеж, пахло опавшими листьями. Над головой раскинулся шатер из переплетенных ветвей тополей, ив, софор и фиников. Внизу были заросли полыни и конского лотоса — травы эти будто рассчитывали вечно пережидать здесь осеннюю непогоду.

— Переодевайся скорей. — Я привязал лошадей к тополю и подал ей одежду, которую она принесла для меня.

— А ты? — Она стояла в траве и, подняв руки, пыталась привести в порядок растрепавшиеся волосы.

— Я не очень сильно промок и не так испачкался. Я же в лесу был, видишь, как здесь хорошо. А ты переоденься, не то застудишься.

— Здесь кто-нибудь еще есть? Немой?

— Только черти! — сказал я. — Немой вон в той роще.

Она вытащила из полиэтиленового пакета мою рубашку и, обернувшись ко мне, вдруг улыбнулась. Потом прямо у меня на глазах сняла с себя все. Я сидел на поваленном дереве и, закуривая, смотрел на нее.

— Ты до сих пор очень красивая, — сказал я.

Она надела рубашку и двинулась ко мне. Потом прошлась по кругу, размахивая длинными рукавами.

— Все еще хочешь меня бросить? — спросила она игриво.

Она прекрасно чувствовала свою неотразимость. Детей она не рожала, много физически работала, и тело у нее было крепким и юным, как у девчонки. Рубашка, конечно, была ей очень велика, но как будто специально подчеркивала ее моложавость. Она откинула назад мокрые волосы, пригладила их своей тонкой красивой рукой. Она была как после купания. Ее мокрое лицо блестело, на нем появилась та самая загадочная улыбка. Ничего не говоря, я встал, отбросил папиросу, прижал ее к себе. На мгновение мне показалось, что я держу в руках облако, бесплотный туман, но горячий, дышащий теплом. Эта одежда не по росту так удивительно преобразила ее! Она медленно, осторожно легла на траву. Ее живот был теплым и упругим. Я уткнулся лицом ей в ключицу. Запах ее волос, ее кожи, травы, опавших листьев, мокрой земли — все слилось в один пьянящий дурман.

Потом мы лежали на траве в блаженном изнеможении.

— Ты о чем думаешь? — спросила она.

— Ни о чем.

— Совсем ни о чем?

— Ага.

— Может, о ребенке? — Она приподнялась, опершись локтем о землю.

Я вспомнил, что говорила мне Хэ Лифан.

— Да, пожалуй, — сказал я.

— Давай возьмем на воспитание?

— Зачем же брать? Ты можешь родить.