Женщина - половинка мужчины

Мое чувство к ней было противоречивым. Мне одновременно хотелось ее ласкать и мучить. Я жалел ее и одновременно глубоко ненавидел. Я не мог понять и разделить эти чувства. Словно две змеи намертво сплелись в моем сердце…

— Не трогай меня! — Я отталкиваю ее и туго заворачиваюсь в одеяло, чтобы она не могла до меня добраться. — Мне кажется, я чувствую запах тех, кто спал с тобой раньше.

Она тихо плачет. Звуки, кажется, поднимаются с самого дна ее души. В комнате темно, как в могиле. За окном холод — тоже могильный. Мы сами — словно на границе между миром живых и царством мертвых. То ли лежат рядом двое живых, которые на самом деле умерли, то ли двое мертвецов, которые странным образом еще живы. Молчат чувства, молчит рассудок, нет ни времени, ни пространства, нет прошлого, нет и будущего. Только настоящее. Осталось лишь одно, сотканное из множества других, но нерасчленимое ощущение. Не чувство, а именно ощущение — примитивное, чистое, восходящее к какому-то древнему инстинкту. Ощущение это нестойко, за одно мгновение оно меняется тысячи раз…

— Ну, ладно, не плачь. Слушать невозможно, как ты плачешь. Давай спать.

— Ты такое сказал, потому что у тебя плохое настроение? — осторожно спрашивает она.

— Гм… Ну, конечно, всегда говоришь под настроение. Что ж, я ведь живой человек, и настроение у меня может быть разное…

Нервы напряжены, и кажется, что их, как паутину, может порвать малейшее движение воздуха. Она собирается с духом, но голос ее все еще слаб:

— Мы ведь раньше договаривались, что прошлое вспоминать не будем?

— Прошлое не вспоминать! — Я сразу взрываюсь. Паутинку сорвало и унесло ветром. — А то, что было после? После того как мы поженились? Я до сих пор страшно жалею, что тогда не ворвался и вас обоих…

— Нет-нет, ты не можешь, ты не такой! — Она вскакивает в страхе. — Уж тогда я одна должна умереть! Это я плохая! Но ведь я все рассказала, во всем призналась тебе. «Чистосердечное признание смягчает наказание», разве не так?

— Ну вот! Заладила! А ты, кроме лагерных поговорок, еще хоть что-нибудь знаешь?

Но знакомая формулировка неожиданно вызывает воспоминания о прошлом. Кадр за кадром, как в кино, они проплывают перед глазами. Ведь мы были там вместе. Паутина беспомощно плавает в воздухе. Я тихо взбиваю свою подушку.

— Спи, тогда… я… я просто очень разозлился, что ты с ним… ты ведь сама подумай, что он за человек. Ничего общего с нами.

— Это я должна умереть! — всхлипывает она. — Но ты совсем не понимаешь. У меня были мужчины… но только с тобой… по-особому.

— Да уж, чувствительность у тебя обостренная.

— Да! — Ей очень хотелось все объяснить. — Ты только послушай…

— Я не намерен тебя слушать! Я эти твои мерзкие дела понимать не желаю. — Я повернулся на другой бок, спиной к ней. — Люди не зря говорят: не женись на разведенной — она всегда сравнивает последнего с предыдущим.

— Если я и сравнивала, то… — она стала легонько водить пальцем по моему плечу, рисуя кружок за кружком, — то поняла только, что ты лучше.

— Ну и что? Ты и дальше будешь продолжать сравнивать.

— Нет, правда. Это я не сейчас поняла, а еще девять лет назад. — Ее горячий нос ткнулся мне в спину между лопатками. — Еще тогда, в лагере, в камышах. Мне сразу стало ясно, что ты не такой, как все.

— Какое счастье, что я не такой, как все. Конечно, иначе бы мне не накинули еще три года. — Я усмехнулся. — А ты умеешь хорошо забывать свои же собственные слова.

— Я тогда говорила неправду…

— А откуда мне знать, когда ты говоришь правду и когда врешь? Хватит. Не будем разыгрывать комедию. Спи.

Но она опять заплакала, громко всхлипывая. Женские слезы похожи на крошечный ручей, который течет себе тихо и незаметно. И так же незаметно подтачивает крепчайший гранит, оказавшийся у него на пути.

Я повернулся к ней:

— Ну, иди ко мне.

Пошел дождь.

Теперь на бескрайнюю, широко раскинувшуюся степь облака налетали со всех сторон, и тут же начинал лить дождь, которому ничто не могло противостоять. Осень — пора дождей и изменчивой погоды.

Табун волновался. Дождь был холодным, и водяные струи будто кнутом хлестали по разгоряченным крупам лошадей. Мы с Немым изо всех сил старались загнать лошадей под деревья. Но они крутились, толкались, сбивались в кучу и еще больше возбуждали друг друга. Грязь из-под копыт летела во все стороны. Задние били копытами тех, кто оказался впереди. И вдруг в разгар этой сумятицы один из жеребцов понес!

Он отделился от табуна и поскакал, не разбирая дороги. Этот жеребец и раньше отличался неожиданными припадками ярости, и потому на загривке у него была надета большая деревянная колодка, мешавшая ему двигаться в полную силу. Но именно эта колодка и стала причиной нынешнего припадка. Он бился передними ногами о деревяшку, и этот звук, отдаваясь у него в голове, так подействовал на него. Видно, он совсем обезумел: неистово ржал и метался по степи. Я пришпорил Вороного и помчался вдогонку. Я звал его, но он не слушался. Я пытался его поймать, но он увертывался и, судя по всему, собирался укрыться в конюшне.