Женщина - половинка мужчины

На самом деле двенадцать набранных из разных бригад зеков не были такой страшной нагрузкой, как предсказывал начальник Ван. Он рассуждал со своей колокольни да к тому же выделял из общей массы и меня. После изобретения самой тюрьмы мудрейшим открытием было использование заключенных в управлении своими товарищами по несчастью, тоже заключенными: создается подобие демократии, появляется чувство взаимозависимости, общий интерес к работе. Мы же при всем при том жили за тридцать семь километров от лагеря — в доме из необожженного кирпича, стоявшем прямо среди рисовых полей на холме. Соседнюю деревушку отделял от нас оросительный канал. Не было вышек, проволоки под током, «начальничков» с карабинами. Из деревушки часто доносился лай собак и крик петухов. Когда у канала на нашем берегу цвели финиковые пальмы, из деревни целыми роями летели пчелы, как будто и не замечая той преграды, которой люди отгородились друг от друга. Заключенные словно вернулись домой и привыкали к давно забытому ощущению свободы. У многих сроки были небольшие, некоторым оставалось сидеть совсем немного, поэтому никто и не думал о побеге. Да и смешно было тогда бежать с этого тихого поля.

Когда прорезались побеги риса, цветы финиковых пальм стали опадать. Золотые лепестки падали в воду — одни уносились течением, другие застревали у лежащих на воде ивовых ветвей. В маленьких заводях скапливалось их великое множество, на них оседал ивовый пух. Вода была покрыта золотыми и серебряными узорами. Вернувшись вечером с поля, мы садились ужинать. На другом берегу под ивами собирались деревенские девчонки. Они с жадным любопытством наблюдали за странными людьми в черном, и все, что мы делали, наверное, казалось им необыкновенным и удивительным. Похоже, мы напоминали им таинственных монахов. Что эти люди здесь делают? Кто их собрал здесь всех вместе? Может быть, именно тогда одна из этих девчонок впервые испытала смутный, неосознанный страх перед внешним миром и своей будущей жизнью в нем.

Когда на подмогу к нам — под охраной, строем — приходило из лагеря много заключенных, становилось гораздо больше и зрителей. Даже из дальних деревень приходили поглазеть на зеков.

— Во! Гляди!.. На нем очки!

— А этот-то, этот! Смотри, ничего… просто красавчик!

— Где? A-а… вот бы тебе такого зятя!

— Типун тебе на язык!..

Болтали все больше женщины, и довольно скоро поднимался страшный шум, будто в открытом театре толпа возбужденных зрителей обсуждала острую пьесу. Это продолжалось обычно довольно долго, и мы уже смотрели на суетящихся на том берегу девиц и женщин в ярких кофточках с усталостью и скукой. Даже молодые ребята уставали и вешали носы, хотя работы было немного. И все же перед таким скоплением зрителей надо было себя показать. Тогда, хотя начальник приказа петь не давал (а пели мы только по приказу), мы затягивали песню.

Из всех «революционных» песен мы особо выделяли две.

На западные горы лег красный блеск заката,
Со стрельбища в лагерь возвращались бойцы,
Эх, возвращались бойцы!..

И еще:

Мы — коммунисты,
Мы — зерна будущих всходов!..

Когда пели про «будущие всходы», молодые заключенные поглядывали на тот берег. Начальнику на слова песни было наплевать, лишь бы звучало звонко. Если нравилось, одобрительно ворчал привычное «сукины дети». Это уже потом охрана через свое начальство обратилась в Управление исправительных лагерей, и оттуда спустили приказ: «В нынешний, насыщенный революционными событиями период заключенным разрешается петь только «Если с реакцией ты не стакнешься, то на пути никогда не споткнешься». А позднее, в шестьдесят седьмом, начали громить все подряд органы общественной безопасности, юстиции и тому подобное, начали устанавливать везде военные порядки. Отношения между «благородными» представителями армии и «черной костью», то есть бывшими крестьянами, ставшими лагерной администрацией, строились по формуле «плебеи — верх ума, благородные — верх глупости». О песнях же тогда разъяснили так: цитаты и лозунги рассчитаны на непосредственное восприятие, они так универсальны, что могут быть использованы всяким вне зависимости от классовой и фракционной принадлежности по своему усмотрению. К примеру, ты поешь про «реакцию», и рядом кто-то поет ту же песню. А что, если под «реакцией» он подразумевает нечто совсем другое? Тебе откуда знать? Откуда тебе знать, кого имеют в виду отщепенцы? А может, у них за пазухой камень? По этой причине заключенным было запрещено петь и все без исключения «лозунговые» песни. Так мы и остались ни с чем. В конце концов переделанная и исполненная самими заключенными на Празднике Весны народная песенка стала нашим маршем.

Перековка, перековка, каждого перекуем!
Каждому после работы отмерят пайку черпаком!
Хэй, хэй! Ай, хэй-хэй! Ай-я, хэй!