Женщина при 1000 °С

Была такая гитлеровская молодежная огранизация под названием Die Junge Löwen («Молодые львы»). Летом сорок четвертого, когда в немецкой армии на востоке бойцов стало негусто, генералы решили взять со склада новую партию пушечного мяса. И там они нашли с одной стороны смирных полицейских чиновников и университетских профессоров, а с другой – пышущих юностью молодых людей. Их по-девичьи красивые светлые головки сверкали в предутренних сумерках, когда они стояли рядышком и следили, как более опытные коллеги из дивизии «Gross Deutschland» готовятся к выходу на поле. Мальчишки приехали сюда только что. Скорее всего, накануне вечером их вытащили из материнских кроватей, а ночью дали досмотреть последние детские сны в телячьих вагонах, катившихся по Венгрии. И вот, они приехали на войну, свежие и красивые, и исполненные такого оптимизма, от которого даже старые боевые псы залаяли. Их голоса и глаза буквально светились опрометчивостью. Там, где снаряжались в путь невыспавшиеся солдаты, один молодой лев, восхитительно симпатичный рыбежирный паинька подошел к товарищам отца, Келлерманну и Линцу, хлопотавшим над своими винтовками, и спросил, открыто смотря, словно отличник, который хочет произвести впечатление на учителя:

«И как оно? Русские хорошо держат строй в своих боевых действиях?»

Линц был самый тертый калач в полку: лицо словно обтесанное, глаза быстрые, а грудь широкая, и руки, окрепшие после трех русских зим. Ему было всего 25 лет, но по сравнению с этим непосвященным гитлерюгендовцем он был самый настоящий отец сражений. Линц презрительно взглянул на юношу:

«Каких еще ‘боевых действиях’? Да тебя пристрелят – пикнуть не успеешь!»

«А почему… почему вы так говорите?»

«И передай этим: пусть свои портфели оставят здесь. На тот берег никакого школьного завтрака брать не надо», – сказал Линц, имея в виду пастушков, отдыхавших рядом на поляне, будто сотня античных богов любви, со своими завтраками, взятыми из Мюнхена. Затем он дунул в дуло и заглянул в него, словно гобоист перед концертом.

«На тот берег? Мы через реку будем переправляться?»

Линц взглянул на молодого льва.

«Ага, через Стикс».

Слова Линца оказались пророческими. Какой-то глупец велел «Молодым львам» незаметно подкрасться к солдатам на рассвете. Как заметил мой отец и его товарищи, бой внезапно начался у них за спиной. Какой-то юный оптимист начал палить как дурак. В предрассветных сумерках эти вспышки пламени прокричали русским: «Стреляйте сюда!» А сейчас они все лежали здесь. Конечно же, числом их было около двух сотен.

Папа прежде никогда так явственно не видел, что означает слово «пасть в бою». Мальчикам удалось углубиться в войну лишь на пару сотен метров, как они полегли в чужой земле, все до одного. Они побыли солдатами всего пятнадцать минут. Их тела были разбросаны по полю, и порой на одном лежала рука другого, или нога, или голова. Ни одно тело не было обезображено, изранено, покалечено. Напротив – никогда еще эти юноши не были так прекрасны, и в предвечернем солнце от них исходило мертвенно-белое сияние. На телах, лежавших ближе всего, были заметны аккуратные дырочки от пуль, а в остальном над ними царило торжественное умиротворение, как над мощной финальной сценой балета на природе, в которой по окончании аплодисментов они поднялись бы и поклонились. Именно из-за своей красоты это зрелище и было таким жутким. Место величиной с нашу площадь Эйстюрветль было устлано жизнями молодых юношей.

Двое солдат ходили между телами и подбирали с них каски и винтовки.

Папа оттащил Орела от горестей войны, и они поспешили за вереницей прихрамывающих солдат по глубокой колее, которую в течение последнего тысячелетия трудолюбиво протаптывали зверье и скот. Вверху на склоне подняли жующие головы две румынские козы, с нетерпением ждущие, станет ли их будущее немецким или русским. Я вижу в Google Earth, что они до сих пор там стоят и жуют траву, растущую в земле, которая теперь принадлежит Молдавии.

122 Женщины и вино 1944

Они ковыляли целый день и к вечеру пришли в деревню с низенькими крышами. У жителей засверкали пятки, когда первые каски ввалились во дворы со звонким громом металла, – пустыми-пустыми битбоксами, которые болтались возле лож винтовок. После них остался невзорванный хутор с сотней кривых домов, которые все стояли открытыми, а кое-где даже варились на конфорках яйца. Постеленные постели и тикающие напольные часы. Товарищи заняли небольшой домик на краю деревни: маленькую гостиную и кухню, которые быстро заполонили голодные и побежденные мужчины. Папа налил целый кофейник, а Орел прочел стихотворение о человеке, потерпевшем поражение в любви: «Wenn dich ein Weib verraten hat…»[253] В стариковской каморке за кухней, которая была не больше автомобильного багажника и в которой красовались две лилипутские кровати, висел портрет Наполеона, вопрошавшего каждую просовывавшуюся в эту комнату немецкую голову:

«Чего я там не говорил?»