Женщина с мужчиной и снова с женщиной

– Значит, так, – определил я детали операции. – Ты, Жека, ее отвлекаешь, эту Маню, ну, как можешь и чем способна. В конце концов, ты же способная и наверняка можешь. А главное, ты веришь в себя. Знаешь, вера в себя иногда чудеса может творить.

Я сделал вынужденную паузу и перевел взгляд на Илюху.

– А мы, Б.Б., в это время заходим с двух сторон, берем Инфанта под руки и отводим в сторонку. Лучше всего в тихий угол.

– Что, физическим воздействием будем в чувство его приводить? – допустил оптимистично Илюха.

– Нет, – разочаровал я его, – только психическим. Клин клином, в конце концов, выбивают.

Наконец мерный гул Инфантовой декламации за стенкой затих, и на смену ему забурлили приступы восторженных рукоплесканий. Мы еще подождали чуток, так, для надежности, и выскочили в артистическую. Там все еще было людно, но мы протолкались к творческой паре: Инфанту и его крылатому Пегасу. В смысле, к его Музе. В смысле, к Мане.

Что сказать – она тоже исхудала, бедняжка. Видимо, Инфант активно усердствовал не только на ниве искусств. Видимо, он все эти четыре недели неумеренно иссушал свои слоновьи слезы, да так по-слоновьи, что вот на Мане и отразилось.

Впрочем, какая женщина не стремится к поголовному похуданию? И какая, в конце концов, разница, каким путем ей удается добиться результата? Ведь бывает, что и со значительно большими муками.

Жека первой подошла к парочке и отделила одну ее часть от другой. В этом и заключался начальный этап плана захвата – в отделении. Разорвать к чертовой бабушке их сообщающиеся сосуды, чтобы ничего в них не перетекало из одного в другое, ничего не вливалось и не выливалось. Чтобы не влияли они друг на друга.

– Привет, – услышал я спиной Жекин голос. – Я Женя, я с телевидения, я знаю, тебя Маней зовут.

Все было правдой: и имена, и искренняя заинтересованность в голосе, и даже про телевидение, с которым Жека тесно сотрудничала как производитель ихней телевизионной рекламы. И столько было непосредственности в Жекином голосе, столько невинного озорства, доброй искренности, что нельзя было не отозваться. Даже если ты и другая, посторонняя, совсем не связанная с ней женщина.

«Умеет же, – подумал я про себя. – Такое мастерство только от рождения, такому не научишь, на курсы не пошлешь. Такое – харизмой называется».

– Это что за выставка здесь такая? – поинтересовалась Жека, не сбавляя озорства. – В стиле примитивизма, что ли? Или в примитивном стиле? И почему домики везде? Похоже, у моего трехлетнего племянника все картонки сплагиатничали, он тоже по домикам горазд.

– Примитивизм еще не означает примитив, – ответила Маня у меня за спиной, но в голосе ее уже не звучало прежней уверенности.

– Может, где-нибудь в других местах и не означает, – легко парировала Жека. – Да бог с ним, ударился мужик в детство, ну и пусть. Кисть ему, как говорится, в руки. Но я о тебе, меня именно ты волнуешь.

Здесь должна была проступить пауза, и взгляды должны были пересечься, и химия должна была зародиться. Я не видел, но затылком почувствовал ее напрягающееся щелочно-кислотное поле.

– Тебе самой-то примитив не наскучил? – продолжила Жека вопросом. – Один и тот же, изо дня в день, вперед-назад, вперед-назад. Тебе никогда не казалось, что швейной машинке с ее простой ритмичностью чего-то все-таки не хватает? Но та хотя бы сшивать умеет.

Вот это был поворот по-настоящему метафоричный, не то что «Лапуля – Дуля». И Маня откликнулась еще доверчивей.

– В машинке все куда хитрее. Там иголка ушком вперед вставлена, – сказала она как бы про себя, задумчиво, как будто давно уже размышляла над вопросом.

И понял я, что рубанули по замерзшей реке кайлом, и пробили толстый лед, и выплеснулась фонтаном застоявшаяся вода. А вместе с ней и флора, и фауна спавшего доселе подводного мира.

Короче, отвоевывала Жека для себя Маню на глазах у всех приглашенных по списку бомондников.

– Так, может, вместо обыденного примитивизма на импрессионизм, наконец, перекинемся? А еще на сюрреализм. А еще… Да там много еще разных путей и течений, – продолжала развивать Жека.

И наверняка у них опять пошли в ход взгляды, которых я спиной видеть не мог, а повернуться боялся, чтобы не спугнуть.

– И в абстракционизме тоже ничего нет плохого. Ты, кстати, не соскучилась по абстракционизму? – поставила Жека вопрос ребром.

– Наверное, – раздалось в ответ, но медленно и растянуто.

А я снова подумал о взглядах и снова пожалел, что упускаю. И я не вытерпел и обернулся.