Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Мама, которая ещё лежала в постели, сказала: «Вам придётся уходить без меня, я уже всё обдумала. Я останусь здесь и буду сторожить дом».

Я побежала к Павлу: «Мама не хочет ехать с нами».

Павел сел на край её постели, опустил с плеча свою сумку и сказал очень спокойно: «Тогда и я останусь здесь. Я не хочу оставлять здесь свою тёщу, чтобы спасти дом!»

Проникновенно, со всей силой убеждения, на которую я была только способна, я попыталась её переубедить. Я понимала, почему она хотела это сделать, – она желала лишь добра. Но не было никакого другого выхода: «Мама, мы должны быть через полчаса готовы. Ни один дом не стоит того, чтобы папа и Павел были повешены у его главного входа. Без тебя они не уйдут…».

Наконец она начала одеваться, в то время как я пошла захватить ещё последние вещи.

Перед тем как покинуть комнаты, мы тщательно застелили нашу большую кровать; мы не хотели быть первыми, кто уничтожал Кёнигсварт.

Пусть другие этим займутся. Не мы!

Часть 4. Конец и новое начало

1

Мы покинули дом через маленькую боковую дверь, слева от двора. Как раз в то время, когда мы её закрывали, пробило семь часов, конец комендантского часа. Я долго ещё хранила ключ от дома – до тех пор пока он не потерял всякое значение для нас и одним лишним ключом стало больше.

Мы пошли, разделившись, к парку, чтобы встретиться у статуи Дианы. Когда я подошла к этому месту, Павел уже ждал меня, наполовину спрятанный кустами сирени. Мы бросили последний взгляд на дворец, который выглядывал к нам своей белизной из-за грустно повисших веток ивы над нашими головами.

Мы держались левого берега озера; таинственное голубое мерцание отражалось в прибрежных водах: ирисы цвели в этом году рано.

Летний домик моей свекрови на острове, наше убежище от надоедливых туристов, стоял нетронутым, так и заманивая к себе; утки мирно плавали вдоль берега. Вот начинался крутой подъём к гребню, к открытой построенной из дерева маленькой часовне Св. Антония с её трогательно-наивными изображениями святых, которые немного косо висели над входом. Среди прочего они изображали ребёнка, спасённого от морской пучины и пожара, всадника, остановленного от падения со скалы, крестьянина, защищённого от удара молнии в сильную грозу – опасность всегда исходила от какой-то природной катастрофы, но никогда от зла, причинённого человеку человеком. Какие изображения повесили бы мы, если бы когда-нибудь возвратились сюда!

Дорога вела дальше, опять в сторону, к песчаному пруду, в котором мы любили плавать. Вода в нем, питаемая живым источником, оставалась всегда кристально чистой.

Когда мы добрались до шоссе, там уже были ожидавшие нас мама и папа. Они выбрали другой путь, чтобы остаться незамеченными. Чуть дальше, защищенные ветками большого раскидистого дерева, нас поджидали наши французы. Они со страхом поглядывали в нашу сторону. Мы не были уверены, что найдём их на условленном месте: кто же кому мог сегодня доверять? Но наши союзники в трудную минуту стояли здесь – маленькая, сплочённая, надежная группа. Они укрепили на повозке французский флаг, сшитый из красных, белых и голубых полос. Всё было подготовлено.

Они поприветствовали нас серьёзно, приложив руки к головным уборам, сочувствуя нам и понимая, что означало для нас это бегство: «Доброе утро, господин князь, доброе утро, госпожа княгиня», – подчеркивая этим обращением, что в наших взаимоотношениях ничего не изменилось.

«Доброе утро, Луи, доброе утро, Рене», – и все отправились. Сначала мы шли пешком также и потому, чтобы стряхнуть с себя нервное напряжение, молча. Было прекрасное утро, щекочуще-свежее, но быстро теплеющее солнце испаряло росу с полей и кустов. Пока мы так шагали, я почувствовала, как страх постепенно отступал, словно это был приступ лихорадки. Сейчас, когда побег, которого я так боялась, стал действительностью, он превратился в приключение. Всё-таки мы уже не сидели, зажатые в ловушке, инициатива теперь принадлежала нам; прежде всего мы были все вместе. Во времена утрат всякая собственность теряет своё значение. Боль расставания и безвозвратность потерь скажутся позже.

Павлу было тяжелее. Я знала, что он будет долго избегать упоминания о Кёнигсварте.

Чтобы переключить свои мысли, я обратилась к второстепенному: вот заяц, при малейшей опасности готовый в ту же секунду пуститься в бегство; вот цветущие ландыши в низине у ручья; а вот сверкнувшие, как белый снег, анемоны под нежно-зелёными буками леса, в который мы въезжали.

Вокруг, куда ни глянь, никого не было видно. Мы хотели оставаться в наших собственных лесах как можно дольше. Павел знал здесь каждый уголок: во время судетского кризиса 1938 года он жил здесь в палатках со своими людьми.