Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Мы вели интенсивную и наполненную жизнь, и, когда посещали восточно-европейские страны, у нас было ощущение, будто мы прибыли с другой планеты.

Но теперь вдруг наши миры слились. Как бы фантастичен ни был конец коммунизма, следовало сожалеть, что едва ли хватит времени, чтобы стать свидетелями полного выздоровления Европы.

«Надежда – это духовная величина. Она не вне нас, но находится в нас самих».

«Равнодушие и безразличие – начало скатывания в ничто».

«Мера человека – его чувство ответственности».

(Гавел, из его писем к жене из тюрьмы)

29 декабря 1989 года писатель Вацлав Гавел был единогласно избран президентом Чехословацкой Республики.

Лишь за несколько месяцев до этого он был условно выпущен из тюрьмы.

Будучи арестованным несколько раз, он пережил более четырех лет принудительных работ.

Для своих земляков он был воплощением бесстрашной непреклонности. Солженицын сказал, что единственной возможностью противостоять гигантской лжи коммунизма является бесстрашное разоблачение искажения им правды. Чехам действительно посчастливилось открыть такого вождя, как Гавел, чьи высказывания равносильны ударам кулака – будь то в его знаменитой речи о силе слова, или в его приветствии к папе, или в объяснении миссис Тэтчер, что «объединение Германии следует рассматривать как мотор, а не как тормоз Европейского союза».

В своих пьесах и прозе он всегда пытался исследовать «моральные границы человеческого выбора». Ярко выраженное тяготение к театральным эффектам побудило его сделать следующее: выступая в Англии по телевидению, он поставил перед собой коробку, похожую на ту, в которой продают обувь. Совершенно спокойно он вынул из неё предмет, похожий на шар с рождественской елки и объяснил: «Сегодня это самая смертоносная бомба, называемая SEMTEX, ею был уничтожен самолёт над Локерби в Шотландии. Она была изготовлена в Чехословакии шесть месяцев тому назад советским КГБ для Каддафи в Ливии. Сейчас у него таких бомб имеется столько, чтобы совершать террористические акты во всём мире».

Этим он сказал больше, чем телезрители привыкли слышать.

Потом он пошёл на свободные выборы в Чехословакии, которые, возможно, позволили бы правительству принять более решительные меры, чтобы поставить страну на ноги.

Казалось, для нас наступило время посетить нашу бывшую родину и посмотреть, нельзя ли что-нибудь предпринять для восстановления.

До войны можно было за день добраться на машине от Йоганнисберга до Кёнигсварта. Когда в мае 1945 года мы ехали от Кёнигсварта до Йоганнисберга, мы были в пути шесть недель.

Автострады и хорошие дороги позволили нам сейчас добраться до цели за четыре с половиной часа.

На границе не было никаких трудностей. Мы сразу же получили визу. Окрестности становились всё красивее: волны покрытых лесами холмов, одинокие озера – но каждое здание обветшало. Разница с немецкой стороной сильно бросалась в глаза, тем более что разруха после войны была одинаковой с обеих сторон, и к тому же прямые разрушения войны не дошли досюда.

Здесь мы вновь встретились с той же разрухой, какая была тут в 1945 году.

Мариенбад, ныне Марианске-Лазне, казалось, стряхнул с себя в какой-то степени ту безнадежность, которая лежала на всей системе. Кёнигсварт, ныне Кюнцварт, наш домашний очаг, был расположен в десяти километрах от него. Мы немедленно поехали туда. По дороге я старалась думать о том, что миллионы людей тоже были вырваны из своих корней и своего прошлого, но жгучие воспоминания о далёких военных годах и угнетающие заботы последних дней перед побегом с новой силой овладели мной.

После нашего ухода американская армия под командованием генерала Паттона с её плакатами «OFF-LIMITS» («Вход воспрещен») обеспечила охрану дома и музея. Потом многие годы им пользовался как летней резиденцией американский посол Стайнхардт. Наконец он стал доступным публике музеем, который до семидесятых годов, несмотря на мелкое воровство, тщательно сохранялся его сотрудниками. Пльзенская «мафия» постепенно отодвинула их в сторону под предлогом основательной реставрации, и с тех пор дом был как следует разграблен.

Когда я теперь беспомощно стояла перед лицом этого разорения, то чувствовала себя как в дурном сне.