Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Однако огромный портрет Николая I, российского царя, ещё висел на своём месте. «Он не является выдающимся произведением искусства», – заметила неодобрительно экскурсовод. Я согласилась с ней: «Его никогда таким и не считали». – «Но как мог царь Николай послать Меттерниху такое произведение?» – «Может быть, в то время у него не было лучшего художника», – сказала я примирительно. «И все же удивительно, что русский царь подарил канцлеру Австрии такой плохой портрет!» Рассердившись, я сказала, наконец: «Если он был достаточно хорош как для царя Николая, так и для канцлера Меттерниха, то и вы могли бы с этим смириться».

Идиотский, в духе Кафки, разговор.

Павел заметил со свойственной ему объективностью: «Не стоит сердиться из-за этого. Она не имеет в виду ничего дурного и пытается по крайней мере содержать дом в порядке, насколько это возможно».

В столовой, где в стенной обивке находились портреты рейнских курфюрстов, выставили на обозрение несколько частей знаменитой бронзовой «Thomire», которую Меттерних получил в подарок от города Брюсселя. Тогда я хотела отправить её в Йоганнисберг, но мне помешали местные нацистские власти; кое-что, значит, ещё здесь осталось.

Следующие помещения были полностью заполнены странными китайскими вазами, поставленными на покрытые бархатом ступеньки, как в витрине: ни одна из них не принадлежала нам, или, лучше, «когда-то» принадлежала нам.

Музей казался в относительном порядке; знаменитая библиотека была, правда, настолько обширна, что невозможно было с одного взгляда установить, осталась ли она нетронутой. Нам рассказали, что пергаментные свитки перевозились под проливным дождём без покрытия в открытом грузовике по обледенелой дороге.

Церковь была завалена мебелью: некоторая принадлежала дому, другая Йоганнисбергу, откуда была перевезена сюда после разрушения в 1942 году.

Прежде чем уехать, я попросила женщину показать нам наши спальни, что она любезно и сделала: всё в них казалось ещё без изменения, хоть и было покрыто пылью и выцвело. В ванные комнаты нам не разрешили заглянуть; позднее мы услышали, что из них убрали всё оборудование, даже кафель и электропроводку.

Как бы ни насильственны были эти меры, но, вероятно, это было правильным, чтобы сделать дом непригодным для жилья и сохранить его как историческую и художественную ценность, ведь Кёнигсварт всё ещё считается в Чехословакии одним из наиболее сохранившихся «государственных музеев».

Когда мы медленно ехали по улице, уводящей от дома, оглянулись и увидели, что перед фасадом дома, обращённым к парку, на скошенной поляне был расстелен огромный льняной платок. Девушки, которые сидели в день нашего приезда во дворе, сейчас танцевали на нём.

Вероятно, здесь снимался фильм, и девушки разместились в гостевых комнатах в конце флигеля, который мы только что осмотрели. Военные машины, которые мы увидели по прибытии, привезли камеры и всё необходимое оборудование.

Чуждая картина, развернувшаяся перед нами, ещё более усилила впечатление нереальности нашего посещения.

Экскурсовод в Кёнигсварте вдруг передала нам sotto voce[34], что наш старый чешский садовник был бы очень рад повидать нас.

Мы поехали к его маленькому дому на окраине деревни и пригласили пообедать с нами. Со слезами схватил он руку Павла и, гордым жестом показывая на скромную комнатку, в которой мы сидели, объявил: «Принадлежит также Вашему Сиятельству».

Он рассказал нам, что его сын уехал из страны, но сам он чувствует себя слишком старым, чтобы соединиться с ним.

Это на какое-то время обмануло нас в окончательном разрыве с прошлым.

Но мы чувствовали себя душевно удрученными, когдаехалидальше по лесу. Он простирался неизменившимся перед нами, лишь справа и слева над деревьями зачерневшая дорога бросала серый шлейф пыли.

Природа была такой же великолепной, как и раньше. Мы проехали Пльзень и быстро добрались до Пласса, чешского имения Павла.

Нам было тягостно думать о передаче во власть Чехословакии этой местности. Над всем лежал дух обветшалости. Крыша конвента выглядела составленной из кусочков, потому что её отремонтировали разными новыми кирпичами. Во время войны мы восстановили большую картину на потолке в зале прелатуры, и туристы могли видеть её за скромную входную плату. Все здание разделили на маленькие квартиры; тут и там из окон видны были дымящиеся трубы печей.

К нашему удивлению, мы обнаружили, что церковь в стиле барокко и семейный склеп Меттернихов были свежевыкрашенны и находились в наилучшем состоянии.

В Кёнигсварте мы слышали: «Канцлер, очевидно, велел похоронить и своих внебрачных детей в семейном склепе в Плассе». – «Кого, например?» – «Графа Роже Альтенбурга». – «Он был сыном Виктора Меттерниха, и его дедушка, канцлер, относился к нему всегда как к члену семьи». – «Очень интересная новая версия». – «Не новая версия, а правда. Мы знаем это точно», – твердо сказала я.

Слегка стеклянный взгляд говорил о том, что я не убедила, и я поняла вдруг, как быстро переворачиваются исторические факты, если каждый историк настаивает на том, будто он открыл «новые версии».