Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Это было, впрочем, не так. Один из наших друзей, гонщик Луи Широн, после своего посещения Кёнигсварта рассказал нам, что туристов пичкают болтовнёй «о бывшей эксплуатации капиталистическими реакционерами», что некоторые воспринимали со смехом: «Они выглядят, однако, совсем не так!». Луи немедленно подкрепил их предположения: «Всё это чушь, я этих людей хорошо знаю!». Вскоре после этого нам рассказал советский представитель автомобильной федерации, что он был в Чехословакии и попросил разрешения посетить Кёнигсварт. Экскурсовод начал, как ему и полагалось по долгу, свои причитания о «кровопийцах народа», во что он, вероятно, и сам не верил, но считал полезным высказать именно в присутствии этого посетителя.

Наш знакомый решительно поднял руку: «Стоп! Я лично знаю владельца этого дома. Я знаю его хорошо. Всё это ложь!» (Он наслаждался ошеломляющим действием этого утверждения на стоящих поблизости подобострастных чешских коммунистов.)

Наш экскурсовод лишь шутливо сказала: «Я знаю всё о вас. Я прочитала все ваши письма!» Я лишь сухо ответила: «Я и сама не знала, какие письма были адресованы мне, а какие нет, так как тогда многие доверили мне свои письма для хранения, считая, что у меня они будут в большей безопасности». (В большинстве это были любовные письма, адресованные подругам, в которых в качестве обращения были употреблены различные ласкательные имена, вероятно, они здесь составили запутанную картину о большом количестве разнообразных поклонников, если всех они приписали мне.)

Экскурсовод отвела меня в сторону и примирительно прошептала: «Мы знаем также из ваших писем, что ваш муж не был нацистом, что бы ни утверждали». Тем не менее они повторяли в течение многих лет эти ложные утверждения, пока Павел не написал официальное письмо, в котором выразил своё возмущение, имевшее определённое воздействие к лучшему.

С этого момента она говорила, больше обращаясь к нам, дружелюбным, но несколько беспомощным образом. Другие туристы остолбенело смотрели на нас, не понимали ничего и усердно шлёпали в своих фетровых тапочках дальше, словно желая оправдать стоимость своих входных билетов. Мы же поглядывали по сторонам и замечали всё, что отсутствовало в помещениях. Мы получили много сообщений, из которых можно было по кусочкам восстановить картину разграбления.

В первые послевоенные годы, пока здесь осуществлялся контроль американцев, дом оставался почти нетронутым, не считая того, что мою одежду и постельное бельё поделили между собой подруги дежурящих здесь американских солдат.

Американский посол Стайнхардт вновь восстановил здесь порядок и приказал составить список вещей и всего имущества.

Когда во владение домом вступили чехи, то сейф в комнате Павла был вскрыт специально привезёнными для этой цели из Пльзеня двумя преступниками, но мы не оставили в нем ничего ценного.

В это же время срубили большое дерево, стоящее у озера, чтобы распилить его на дрова, и довели до обвала мост, ведущий на остров.

Мы дошли до рабочего кабинета Меттерниха, который опустошить было не так-то легко. Всё ещё стояли в высоту всей стены ящики с книгами, но многое из красивой мебели исчезло: карточные столики, ящики с актами и даже письменный стол. Нигде не было ковров. В Зелёной гостиной я с удивлением воскликнула: «Но этого никогда не было в доме!»

Посреди комнаты стояли кресла в стиле ампир с грубой позолотой, напоминающие обстановку старомодной передней зубного врача. Меттерних никогда бы не потерпел вокруг себя ничего столь уродливого.

«Мы собираем всё, что подходит к тому времени», – прозвучал ответ. Что должно было означать в этом смысле «к тому времени»? Канцлер жил очень долго. Хотя он перестроил дом, здесь имелось ещё много имеющего значение как для семьи, так и для европейской истории, все, что накопилось до и после его времени, не говоря уже об очаровании всех необязательно «ценных» предметов, которые собирало одно поколение за другим. Мы узнали, что здесь постоянно происходило воровство: партийные деятели увезли ковры, средневековую обивку из Красной гостиной и более мелкие предметы, которые попадались им на глаза. Вероятно, это происходило под извиняющим предлогом: «не относится ко времени» – растяжимое понятие, служившее бюрократическим прикрытием всех насильственных мер. Никто бы и не посмел противоречить. Не без основания Дубчек обвинил предыдущий режим в коррупции.

После биллиардной комнаты, сохранившейся без изменений, на очереди была расположенная в центре Большая гостиная, высокие окна которой с обеих сторон выходили на балкон, где мы летом иногда сидели. Гостиная была совершенно пуста: за исключением скульптур Кановы и некоторых картин, здесь не было ничего. Где же были итальянские мраморные консоли, китайские сундуки, письменный стол, большой ковер – всё, что ещё можно было увидеть на сделанных недавно нашими друзьями фотографиях?