Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Свернув с автострады, мы поехали на Сандау; изменения здесь нас ужаснули: необжитые, пустые дома, не восстановленные после войны, разбитые стекла окон, дырявые крыши…

Всё здесь было тихо и заброшенно под тёплым июньским солнцем. Золотисто-жёлтые деревенские дороги превратились в серо-чёрные, покрытые угольной пылью, попавшей сюда издалека.

Мы ехали мимо уступа скалы, вдоль ручья, где всегда появлялись первые ландыши, пересекли железнодорожные пути и медленно покатили по территории поместья: каждое здание здесь было в запустении.

Поворот за последний угол: перед нами стоял наш дом.

В противовес всему, что мы видели по пути, он всё же был свежевыкрашен, пусть даже и в монотонный желтоватый цвет. Все вьющиеся растения были уничтожены, как и кусты рододендрона, которые я с таким трудом здесь посадила. Отсутствовали и два больших встроенных в стену мраморных медальона Торвальдсена, находившихся в торцах каждого из двух флигелей.

Непонятно почему, недалеко от входа за воротами стояли военные машины. Мы оставили нашу машину там же и вошли в большой двор. Группа худых бледных молоденьких девушек в очень открытых выцветших купальных костюмах и молодые люди в клетчатых рубашках без дела бродили по двору; они подставляли лица теплому июньскому солнцу, некоторые качались на задних ножках позолоченных кресел из гостиной, принадлежность которых к определённой мебели я сразу же распознала. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

Мы присоединились к группе туристов, собравшихся у главного входа: «Вам надо купить билеты. Экскурсовод сейчас придёт». Кассу, где продавали билеты, оборудовали в нише, из которой раньше по правой стороне нижнего зала можно было пройти на кухню. В зале стояла теперь карета Меттерниха для официальных выездов, сильно обветшавшая и изношенная. В «наше время» она была в безупречном состоянии, но мы уже слышали, что американские солдаты после нашего ухода в 1945 году развлекались тем, что ездили в ней по окрестностям. Позднее она служила игрушкой детям беженцев, а также использовалась время от времени для пролетарских свадеб, пока наконец ей вновь оказали честь стать «выставочным экспонатом № 1».

Я попыталась, пристроившись на откидных ступеньках кареты, вставить новую плёнку в фотоаппарат, но мои руки так дрожали, что плёнка выпала из рук, и её не удалось найти.

Затем вместе с группой по широкой лестнице мы пошли наверх. У нас было ощущение, что мы призраки и вернулись сюда, чтобы обитать в этом старом красивом доме. Здесь, казалось, ничто не изменилось: на нас смотрели старые картины, алебастровая ваза стояла ещё в своей нише, лишь уже тогда, при нас, износившийся зелёный ковер выглядел ещё более потёртым, да не было больше вверху на лестнице почтового ящика красного дерева, и, конечно, исчезли пальто и прогулочные трости, которые обычно лежали на стоящем рядом столе. Мы вместе с группой послушно повернули в сторону флигеля для гостей.

В коридоре всё ещё висело множество охотничьих трофеев – рога оленей и клыки диких кабанов, которые были укреплены на маленьких дощечках и снабжены именами охотников и точными датами удачной охоты. Под ними висела традиционная серия гравюр художника Ридингера, которая изображала странности природы: внушительный ряд сброшенных покрытых мхом оленьих рогов белого оленя с пометкой «убит Его высочайшей рукой» – эта охотничья добыча приписывалась королевскому гостю.

Нас повели через обитую зелёным сукном дверь в мою гардеробную. Она была совершенно пуста: вся французская мебель в стиле ампир как испарилась, висела лишь ещё бронзовая люстра; и мой кабинет – одной дверью дальше – был опустошён и выглядел съежившимся. Куда, интересно, дели мои деловые бумаги и книги? Я вспомнила, как Фрици Фюрстенберг описал однажды чувство, охватывавшее человека, когда он думал о своих личных вещах, – о коллекции бабочек, которую он собирал ребёнком и которая попала в руки бездумных, враждебно настроенных людей: «Такое ощущение, словно тебе разрезают желудок и заглядывают внутрь».

Переходя дальше в угловую Красную гостиную, мы с Павлом тихо разговаривали. Экскурсовод, уже пожилая женщина – её седые волосы были уложены сзади в тугой узел, она говорила по-немецки с группой туристов из ГДР, – рассказывала дальше. Она всё время смотрела в нашу сторону, и потом вдруг сказала: «Если вы хотите увидеть портреты последних владельцев, то вот они!».

Она достала из-за дивана портреты, которые написал венский художник незадолго до нашей свадьбы. Я умышленно не взяла их с собой, в надежде оставить здесь след о нас.

С робкой улыбкой экскурсовод посмотрела на нас и добавила: «Видите, я вас сразу узнала!». Позднее я спросила её: «Если картины не будут повешены, то, может быть, можно их нам вернуть?» (Это было, конечно, невозможно, но требовало объяснения.) «Я их убрала потому, что люди рассказывают о вас некрасивые вещи, неправду».