Впрочем, во всём этом было немало радостных и счастливых моментов, которые доставляли нам частые встречи с друзьями. Вскоре наша жизнь получила новый импульс: Павла назначили председателем Всеобщего немецкого автомобильного клуба, затем – председателем Международного спортивного комитета и, наконец, президентом FIA, Международной автомобильной федерации, со штаб-квартирой в Париже. Он был избран на этот пост значительным большинством голосов, которое составили делегаты от всех испаноязычных стран (из уважения к его испанским предкам) и от всех восточноевропейских коммунистических государств, строго следовавших указаниям представителя Советской России профессора Афанасьева. Однажды я спросила его, почему он поддержал Павла, и профессор ответил: «Мы входим во все международные организации, и ваш муж – единственный, кто предупреждает нас заранее о том, что наши предложения не будут приняты, а затем спрашивает меня, каким образом сформулировать этот отказ, чтобы он не причинил нам ущерб дома. Другие руководители организаций никогда не принимают в расчёт наше положение и не выказывают подобного такта».
Конгрессы организации проходили по всему миру, и, таким образом, мы побывали в Японии, Бразилии, Египте, на Ближнем Востоке, во всех странах Западной Европы, в Индии, Таиланде, Бирме, Австралии, Америке. В Йоганнисберге нас посетил будущий шах Ирана, школьный товарищ Павла. Вскоре мы были приглашены и на церемонию коронации шаха в Персеполь. В самое короткое время Иран превратился в образец стремительно развивающейся страны, однако впоследствии сомнительные интересы враждующих сил погубили этого верного союзника Запада, который был надёжным оплотом против исламского экстремизма.
Эти путешествия по всему миру, потрясающие по своему разнообразию, позволяли нам общаться с представителями федерации в каждой стране. Пока Павел проводил свои совещания, я посещала местные отделения Красного Креста, с которым была тесно связана ещё со времён Второй мировой войны. Кроме того, я могла заниматься живописью и литературой – в итоге появилось несколько книг. А по вечерам мы вместе с нашими коллегами знакомились со страной пребывания и с её разнообразными достопримечательностями. Помню, как в Японии гейши прямо-таки роились вокруг делегата из Польши, чей толстый живот казался им верным знаком состоятельности; он очень смущался, но ему было приятно их внимание.
Эти встречи не раз предоставляли мне возможность для неспешных бесед и с советским делегатом – бывшим морским офицером, крупным инженером, возглавлявшим институт, где училось 20 000 студентов. Эти конфиденциальные разговоры позволили нам лучше понять положение за железным занавесом, феномен внутренней эмиграции, очень похожий на то, что было в Германии при нацистах. Отец не верил, когда я говорила, что если многие люди мыслят так же, как мой друг, то советский режим, несмотря на жестокость, долго не продержится. В то время невозможно было определить, когда именно рухнет его здание, – вероятно, только тогда, когда последние ресурсы страны будут исчерпаны.
Первая подлинная народная революция (Венгрия, 1956 г.) показала, насколько слабым было влияние Коминтерна на всех его сателлитов. В течение нескольких недель я руководила Центром Красного Креста в Андау на канале Энстер – в том пункте австро-венгерской границы, через который хлынул самый мощный поток беженцев из Венгрии. Мы тесно сотрудничали с другими организациями, например с S О S Children's Villages, которую чрезвычайно умело и бескомпромиссно возглавляла леди Маунтбеттен. По прибытии в Андау, она, что вполне логично, пожелала увидеть отхожие места. Заметив мой ужас – ибо где же их было взять после всего того, что случилось, – один из моих верных помощников отключил во всех помещениях свет, выдернув провода. «Завтра я всё починю», – шепнул он мне, когда мы уходили. Я с благодарностью похлопала его по плечу.
Новое назначение позволило мне вывести на чистую воду одного весьма подозрительного типа – местного чиновника, который совмещал государственную службу с торговлей на чёрном рынке и с сомнительными делишками по ту сторону границы. Превратившись по необходимости из Флоренс Найтингейл в Шерлока Холмса, я вместе со своими товарищами упекла его за решётку – полезное дело, ибо этот человек был самый настоящий грабитель.