Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Пахло дымом, вытекающим газом и смертью. Но почту доставляли исправно, если даже её и нужно было доставать из покарёженного ящика, который криво висел на разрушенной стене.

В одной из прошмыгнувших мимо закутанных фигур Мисси узнала подругу Ирену Альберт, чей дом в Тиргартене мы раньше часто посещали.

Ее мать, несмотря на мягкое увядание, была несгибаемой американкой, муж которой владел заводами под Висбаденом.

Альберты нагрузили грузовую машину и готовы были выехать из Берлина, но не знали, куда. Сообразив, Мисси предложила поехать в Кёнигсварт, так как нам, конечно же, пришлось бы принимать берлинцев, а знакомых принимать было, конечно же, приятнее.

Несколько дней спустя, без всякого багажа госпожа Альберт, Ирена, папа и Мисси втиснулись в доверху нагруженный грузовик и покинули город. Но прежде чем они оставили позади себя это поле обломков, которое когда-то было Берлином, снова заревели сирены. У них едва хватило времени найти надёжное укрытие, как снова разверзлась преисподняя.

Во время паузы, в ожидании новой волны атаки, госпожа Альберт крикнула по-английски своей дочери через весь заполненный людьми подвал: «Дорогая, мы являемся свидетелями величайшей катастрофы современного мира, я бы ни за что не хотела это пропустить!».

Мисси и папа приготовились к тому, что сейчас их вместе с Альбертами начнут линчевать, но тут раздались новые взрывы, на этот раз явившиеся хорошим громоотводом.

Волны беженцев разлились по самым отдалённым местностям.

В поисках любого пристанища переливались серые массы народа туда-сюда, как муравьи, волоча за собой свои пожитки: ни у кого не было времени ни для страха, ни для упреков. Гонимые инстинктом самосохранения, люди думали лишь о том, чтобы выжить.

Свыше трёхсот городов осели, как быстро тающие свечи; позолоченные иглы церковных башен превратились в бесформенную кучу торчащих пустых зубьев; пронизывающая всё пыль едва заволакивала их отталкивающую наготу. Железнодорожные и трамвайные пути и другие средства сообщения и связи были, однако, восстановлены в рекордное время.

Природные же силы казались добрыми и мягкими; самые страшные летние грозы действовали успокаивающе. Беззаботно спалось, несмотря на грохочущие громовые раскаты; молнии воспринимались нами как касание птичьего пера, так как птиц не надо было бояться.

В Кёнигсварте мы разместили беженцев в нижнем этаже, а тем из них, кто были с детьми, были отданы комнаты на башне. Мы пытались им помочь, но всё-таки было невозможно создать для такого множества людей нормальные условия. Мы могли предоставить им свежие овощи, яйца и молоко. Дети быстро влились в местный детский сад и деревенскую школьную жизнь. В суровом и здоровом богемском климате они расцвели; летом они могли купаться и собирать ягоды, зимой – кататься на коньках и салазках; они наслаждались всеми радостями деревенской жизни, в то время как их матери вызывали глубокое сострадание.

Эти вырванные из своих корней, обедневшие женщины, разлучённые месяцами и годами со своими мужьями, с пошатнувшимися после бессонных ночей, проведенных в бомбоубежищах, нервами часто ссорились из-за ничтожных пустяков. Вскоре моим главным занятием стало миротворчество.

Я думала, что задача Соломона была легче, чем моя!

С озлобленной настойчивостью мариенбадский крейслейтер продолжал делать все, что было в его власти, для того чтобы помешать Павлу вернуться домой, несмотря на разрешённый ему отпуск. Он пытался усложнить любым способом не только нашу жизнь, но и жизнь людей, зависящих от него. Как представитель партии, он стоял также над всеми гражданскими службами.

Однажды утром пришёл к нам лесничий, господин Добнер, и сообщил, что произошёл трагический случай: над нашими лесами рухнул самолёт, и это повлекло за собой пожары и разрушения. Оба летчика погибли. Они были родом из соседней деревни и хотели сбросить над домом матери пилота подарок ко дню её рождения. Вероятно, они слишком низко опустились или при подъёме над Кайзервальдом допустили ошибку в расчётах.

Господин Добнер привёл с собой родителей, которые попросили меня вмешаться и поговорить с крейслейтером. Он, используя любой повод для издевательства, запретил устраивать христианские похороны погибшим. Если семьи будут на этом настаивать, заявил он, то он объявит пилота виновным в падении самолёта и запретит все воинские почести.

Я была готова просить о том, что не касалось конкретно нас, и поехала в Мариенбад. Крейслейтер был взбешён, что в дело включили меня, и отказывался удовлетворить просьбу. «Почему вы делаете это? Это не принесёт вам счастья», – сказала я. В ответ на мои слова он состроил гримасу сумасшедшего, его глаза почти выскочили из орбит, лицо набухло, словно он увидел привидение – или самого себя: «Мне нечего вам сказать. Уходите! – закричал он. – Уходите прочь!».

Слава Богу, мы могли обратиться и в более высокие инстанции в вермахте, и христианские похороны были разрешены, «чтобы не вызывать беспокойства у населения», как это было сказано в разрешении, так как даже наци вели себя в этом отношении пока осторожно.