Женщина справа

– Один-единственный раз… она ничего не хотела об этом слышать. «Все это уже в прошлом», как она мне говорила.

– Он знал, что за ней следит ФБР?

– Нет, не думаю. Сказав ему это, Бетти подвергла бы себя опасности.

Во время нашей встречи в Нью-Йорке Кроуфорд хотел меня убедить, будто присутствовал на съемочной площадке очень редко. На этом он особенно настаивал; не иначе, чтобы свести к минимуму то, что связывало его с Элизабет.

– А на неделе до исчезновения моей матери вы видели Кроуфорда?

– Заскочил на минуту в тот день, когда она получила букет гвоздик. Но после того уикенда на съемочной площадке мы его больше не видели. Я даже не уверена, что его допрашивали в полиции.

Полиция – может быть, но ФБР должно было усиленно разыскивать его следы, копаясь в прошлом моей матери.

– Почему вы тогда ничего им не сказали? Кроуфорд – явный подозреваемый, у него серьезный мотив!

– Мотив, как ты сказал. Так же, как и у меня… Если бы я заговорила о нем, тогда начали бы интересоваться мной и в конце концов открыли бы мою связь с Бетти. И что бы тогда произошло? Полиция пришла бы к тем же выводам, что и ты: отвергнутая Бетти, умирая от ревности, я была способна на убийство.

– У вас было алиби!

– А хоть бы и так… По всей вероятности, я бы потеряла работу: после такого скандала никто больше не стал бы рисковать, приглашая меня.

Как это было с Эдди Ковеном. После допроса в полиции его вытурили из профессии.

– В дальнейшем вы видели Кроуфорда?

– Один раз, в конце съемок, но я с ним не разговаривала. Он похудел, это сразу бросалось в глаза.

В отчаянии от исчезновения Элизабет или от угрызений совести? Вопрос оставался открытым.

– На Харриса я больше никогда не работала. После того фильма я ушла из «Уоллс Интернейшенл Пикчерз» в другую кинокомпанию. Чтобы пережить это испытание, мне требовались перемены. Несколько лет спустя я случайно встретила Кроуфорда в ресторане на бульваре Беверли. С ним была женщина. Не сказала бы, что он выглядел счастливым или что он смирился с произошедшим. Гораздо позже я узнала, что у него была дочка, которая умерла в шесть лет от лейкемии. Его брак не пережил этой трагедии… Видишь, я не могу перестать думать, что, если бы ему тогда хватило смелости развестись, может быть, Бетти сейчас была бы жива.

Маленькая девочка, умершая в возрасте шести лет… Если Кроуфорд мой отец – а в этом я больше не сомневался, – значит, у меня была сводная сестренка, которую я никогда не знал.

– Что ты теперь думаешь делать?

– Не знаю. Может быть, отправиться в Нью-Йорк, чтобы начистоту объясниться с Кроуфордом, – в надежде, что он пожелает сказать мне правду.

– Если он сделал зло Бетти, он тебе ничего не скажет. Эта история слишком стара: ты никогда не получишь доказательств против него.

– Я не ищу доказательств. Я не хочу мстить, мне наплевать, что убийца моей матери закончит жизнь за решеткой! Это ее не вернет.

Лора замкнулась в молчании. Она выглядела измученной нашим разговором, и я жалел, что довел ее до такого.

Не зная, что еще ей сказать, я открыл лежащий на столе альбом, перевернул несколько страниц и снова нашел маленькую фотографию с ажурными краями, где моя мать и Лора стояли перед ангаром на студии. Мысль о том, что они могли быть друг дружке не только друзьями, никогда не пришла бы мне в голову. Увидев эту фотографию в первый раз, я даже сказал себе, что их можно принять за сестер.

Внезапно у меня возникла та же мысль, что и перед последним портретом матери, – что я прохожу мимо чего-то, упускаю что-то крайне важное. Затем, повинуясь ассоциативной цепочке, которую я не смог себе объяснить, в памяти всплыла другая картина: Типпи Хедрен обесцвечивает волосы, чтобы изменить личность, стать другой женщиной. Марни… В зеркале ванной комнаты брюнетка становится блондинкой.

В течение нескольких секунд я присутствовал на кухне только физически. Мой разум перебирал тонны информации, которую я накопил в ходе своего расследования.

Я будто снова сидел в офисе Хэтэуэя в Ван-Найс в тот день, когда познакомился с ним. Снова услышал его слова. Моя мать, которую в последний раз видела соседка… Деревья и кусты живой изгороди почти не позволяли ее разглядеть, когда она появилась на пороге дома. Если та женщина ее и видела, то лишь несколько секунд.

– Это была не моя мать…

Лора зажмурила глаза, а затем чуть наклонилась вперед, ожидая объяснения.

– Это не моя мать вышла из дома в Сильвер-Лейк в ту субботу. Это были вы, Лора.

7

25 января 1959 года, суббота

Район Сильвер-Лейк, Лос-Анджелес

Лора открывает дверь, дневной свет слепит ей глаза. Она подносит руку козырьком к глазам, на которых видны следы бессонной ночи – невыносимой, только что перевернувшей ее существование. Ее разум – сумрачное болото, и голубое небо над Лос-Анджелесом кажется ей чем-то неестественным, почти аномалией.