Женщина справа

Решив воспользоваться тем, что я все равно в библиотеке, я решил поискать кое-что, касающееся Саймона Уэллса, «шестидесятилетнего, не особенно обольстительного и блестящего», если верить Кроуфорду. Если еще можно было полностью исключить версию, что Уэллс был тем самым мужчиной из «Голубой звезды», то я никак не мог выкинуть из головы сплетни, что он был любовником моей матери. Материалов о том, кого числили среди самых известных режиссеров независимого кино послевоенной эпохи, оказалось более чем достаточно. Родившись в Нью-Йорке в конце XIX века, он уехал в Лос-Анджелес поздновато – в середине 20-х. Благодаря семейным связям он поработал ассистентом в «Парамаунт», чтобы затем стать директором по производству в «MGM». А вот накануне Второй мировой войны он стал независимым режиссером, создав «Уэллс интернешнл пикчерз». Он добился многих важных вещей, получил несколько «Оскаров», но в конце 40-х у него начинаются серьезные финансовые трудности. Очевидно, киностудия смогла выжить исключительно благодаря успеху «Путешествия в пустыню». Уэллс слыл человеком, который чует, что к чему; доказательством его знаменитой интуиции послужило то, что он вложил деньги в «Останется одна пыль» – полнометражный фильм некоего тогда неизвестного Уоллеса Харриса, который в дальнейшем остался ему верен. Однако отношения между этими двумя не были безмятежными: разные взгляды на искусство, перерасход бюджета и разногласия по поводу кастингов послужили причиной многочисленных ссор. В журнале «Филм Куотерли» приводятся многие фразы, которые приписывали Уэллсу: «Уоллес – самый большой зануда, которого я когда-либо знал, но гениальный зануда», или «Если бы Харрис не стал режиссером, из него бы получился замечательный диктатор».

Страстный курильщик сигар, которые для него привозили с Кубы, большой любитель виски, известный своим пренебрежительным отношением к женщинам, ставшим притчей во языцех, Уэллс не пропускал ни одной юбки в Голливуде. Согласно многочисленным источникам, он часто приставал к актрисам в апартаментах отелей люкс, почти всегда добивался своего. Он был важной особой, способной одним щелчком пальцев создать или разрушить чью-то карьеру в Голливуде. Принимая во внимание ужас, который он внушал, я прекрасно понимаю молодых актрис в поисках славы, которым не хватило отваги оттолкнуть его, несмотря на отвращение, которое они, должно быть, чувствовали. Все, что я читал о нем, подтверждало уже рассказанное об этом Кроуфордом. Ко мне беспрестанно возвращались те же самые вопросы. Попытался ли он уложить Элизабет к себе в постель? Она получила свою роль в «Покинутой» только потому, что так решил Харрис? Меня тошнило от одной мысли, что этот мерзавец мог спать с моей матерью и оказаться моим отцом.

Во второй половине 50-х Уэллс извлек прибыль из революции, которую произвела система «Синемаскоп»[57], и стал специализироваться на производстве популярных комедий и высокобюджетных фильмов. Из-за мрачности своего сюжета и пренебрежения к приличиям того времени «Покинутая», несомненно, представляла собой исключение. Создавая такой фильм, Уэллс здорово рисковал. Я узнал, что Американская ассоциация кинокомпаний, которая до середины 60-х руководствовалась очень жестким кодексом Хейса[58], сильно раскритиковала первый вариант сценария. Даже если оставить без внимания сцену убийства и чересчур откровенные диалоги, главная проблема фильма состояла в том, что зритель не мог не почувствовать симпатию к преступнице и «попытаться взять с нее пример». Сценарий переделывался раз десять: Харрис почти пять месяцев из кожи вон лез, чтобы сделать монтаж, который одновременно соответствовал бы и кодексу Хейса, и требованиям Католического легиона приличия, что не помешало нескольким общественным комитетам по надзору демонстрировать отрицательное отношение к выходу фильма, перегородив входы в кинозалы и не давая зрителям туда войти.

В завершение своих поисков я был готов набросать портрет Уэллса, с которым все оказалось довольно просто: грязный тип, который скверно обращался с женщинами, но без которого Харрис вряд ли стал бы легендой кино.

Из-за дорожных работ на перекрестке с Харброр-Фривэй Пятая улица была совершенно забита, и когда к трем часам я вышел из библиотеки, меня встретил концерт автомобильных гудков. Голова у меня ужасно болела. Не испытывая желания идти к себе, я уселся в кафе напротив Першинг-сквер, где я обычно играл в детстве. Когда-то давно на месте бетонных поверхностей и холодных статуй росли деревья: еще больше, чем Лайбрери Тауэр и Фарго Сентр, этот безликий парк был для меня самым ярким примером злополучных перемен, которые претерпел за последние двадцать лет центр Лос-Анджелеса. На самом деле я больше не был уверен ни что люблю этот город, ни что его понимаю.