Женщина во тьме

Я не должна, не должна идти с ним в кафе, но вспоминаю мамино кольцо с ценником и соглашаюсь:

– Почему бы нет?

* * *

– Я думал, вы меня избегаете. Вижу, как приходите в мастерскую, как уходите, но ни разу не заглянули даже поздороваться.

Бен приносит две не слишком чистые белые кружки с жидким чаем. Чтобы освободить место на столе, поднимаю уже прилипшую к грязной пластиковой скатерти руку. В запотевшие окна хлещет дождь, слышно, как хлопает на ветру дверь: в кафе ежеминутно, спасаясь от стихии, вбегают промокшие, растрепанные прохожие.

– Ничего личного. Просто… Домашние дела. Сложно объяснять. Но я пишу. Анна меня убедила, я готовлюсь к выставке.

Не могу же я сказать Бену, что, несмотря на его доброту и великодушие, Анна назвала его странным и советовала держаться настороже. И рассказывать, что видела их милое воркование в галерее, тоже не собираюсь.

– Я так рад, что вышел из дому. Сначала я решил, что вы с мужем, и чуть было не передумал.

– Я гуляла одна, – обрываю собеседника.

Он пожимает плечами.

– Кто-то шел за вами по пятам от самого города, и я решил…

Вздрагиваю. Я думала только о мамином кольце, а шаги за спиной… Они, должно быть, тонули в шуме ветра.

Испачканные красками пальцы Бена касаются моей руки.

– В любом случае я рад, что решился выйти.

Наши пальцы встретились, и в этот самый момент кто-то прошел мимо окна. Представив, что было бы, окажись на его месте Патрик, я вздрагиваю.

Официантка, идя к нашему столику за пустыми чашками, переворачивает на входе табличку, меняя местами «Открыто» и «Закрыто». На ветру опять трясется и дребезжит входная дверь.

– Похоже, это надолго, кафе закрывается. Предлагаю пойти ко мне, – надевая куртку, говорит Бен.

Я не должна этого делать. Нужно возвращаться домой, приготовить ужин. Мне надо прийти раньше Патрика, иначе опять придется врать, выкручиваться, выдумывать.

И снова отвечаю:

– Почему бы нет?

* * *

Подходим к жилищу Бена.

– Вам нужно позвонить домой, чтобы сообщить, где вы находитесь? – спрашивает он, поворачивая в замке ключ.

Я молчу, и хозяин, открыв дверь, первым проходит внутрь. Она ведет прямо в полутемную гостиную, где в углу слабым светом мерцает дровяная печь.

– Знаю, уже почти лето, и топить ее сейчас глупо, – говорит Бен, – но в такой ненастный вечер…

Из темного деревянного комода – на его поверхности старые круги от влажных стаканов – галерист извлекает бутылку красного вина и два бокала. Наполнив их, один он протягивает мне, и я замечаю под ногтями Бена краску. Кобальтовая синяя, красный кадмий. Так знакомо и так непривычно. Накатывает тоска по тем временам, когда все, кого знала, пахли скипидаром и маслом, дешевой выпивкой и ароматизированным табаком, а под ногтями у них вечно оставались следы краски. Как быстро – от страха до восторга – менялось тогда настроение. Сейчас же моя жизнь поблекла, потускнела до неузнаваемости.

Обсыхаем у огня. Бен рассказывает о новой серии работ. Он так увлеченно описывает свои полотна, что кажется, будто меня рядом нет. Я же представляю, как поцелую Бена, прильну к обтягивающей его грудь и живот мокрой футболке.

Я и раньше грезила о каком-то незнакомом добром мужчине. Он всегда держит дверь открытой, но перед тем как войти, я вступаю с ним в законный брак, рожаю ему детей; все невзгоды и радости жизни разделяя с веселым незнакомцем, который вечно улыбается и всегда готов прийти мне на помощь.

Так я прожила сотни жизней с сотней разных мужчин, которые извинялись, если случайно заденут, улыбались, уступали место в переполненном кафе или автобусе. Не знаю, что это за люди. Мне все равно, они лишь плод моей фантазии. Ни с одним из них я даже не заговорила. Ведь как только знакомишься с реальным человеком, фантазиям приходит конец.

Так что же делаю я в гостиной человека, которого сама себе придумала? Сижу так близко, что могу его поцеловать, и, потягивая вино, изо всех сил сжимаю кулаки: только бы не провести рукой по ежику волос на голове хозяина.

И всему виной Кэролайн и Патрик, его пренебрежение ко всему, что важно для меня. Как и Миа, жду всадника на белом коне. Рыцарь приедет, он спасет. Я думала, что предстоящая выставка, картины, которые сейчас пишу, – и есть наше спасение. Зачем я пришла сюда? Чтобы Бен избавил меня от страданий?

На журнальном столике ваза с морскими ракушками, они напоминают мне ту, что я нашла на пороге своего дома. По спине пробегает дрожь: что я здесь делаю?

Бен придвигается ближе. Ставлю вино на стол и вскакиваю.

– Я лучше пойду. Буря, похоже, улеглась.

Надевая куртку, прохожу мимо приоткрытой двери в студию. Взгляд невольно останавливается на холсте, стоящем на мольберте. Эта большая темная и полная движения картина так не похожа на спокойные пейзажи Бена, на его натюрморты.

– Можно посмотреть? – спрашиваю неуверенно.

Он кивает и распахивает дверь.

На картине два мальчика – совсем дети. Лицо того, что слева, наполовину в тени, но я узнаю в нем Патрика.