Женщины Девятой улицы. Том 1

Они настолько сблизились в творческом плане, что иногда позволяли себе поступки, которые шокировали бы любого художника. Например, однажды Ли, вернувшись к себе в мастерскую, почувствовала: что-то не так. Взглянув на холст на мольберте, она воскликнула: «Это же не моя картина!» Краснер рассказывала: «А потом ко мне пришло осознание – он над ней поработал. Придя в страшную ярость, я порезала холст… после этого я не разговаривала с ним месяца два… а потом мы помирились»[483]. До очередной подобной выходки. Как-то раз Джексон заметил, что на картинах Ли нет подписи. Он начал настаивать, чтобы подруга их подписала. И, пока та перечисляла плюсы и минусы такого действия, Поллок обмакнул кисть в черную краску и большими буквами внизу каждой картины в комнате написал «Л. Краснер». Он считал Ли «чертовски хорошей художницей» и хотел, чтобы она открыто требовала признания[484]. А Ли, оказавшись вскоре в его мастерской, отомстила Поллоку за нахальство. Она встала возле мольберта и, разговаривая, яростно жестикулировала кистью с красной краской в опасной близости от поверхности картины. Джексон стоял, в ужасе наблюдая за тем, как кисть в руке Ли описывала круги. Наконец она коснулась полотна, над которым Поллок работал, и сделала мазок. Выбегая из комнаты, разъяренный Джексон крикнул Ли: «Теперь ты работаешь над этой проклятой картиной!» Питер Буза, который при этом присутствовал, сказал, что они вели себя «как двое детей»[485]. По словам художника Фрица Балтмана, Поллок и Ли «дополняли друг друга, но притом были практически антагонистами»[486]. В последующие годы их ссоры станут поистине ужасающими, но на том, первом этапе совместной жизни они, в сущности, просто веселились.

Некоторые друзья Ли, знакомясь с Поллоком, недоумевали. Они не понимали, что она нашла в этом странном человеке[487]. Мэй Табак вспоминала, как однажды, приехав в Нью-Йорк из Вашингтона, заглянула к Ли в мастерскую. Там кроме хозяйки оказался незнакомый «тихий на вид мужчина в рабочем комбинезоне».

Он просто сидел там, и Ли мне его не представила. Она вообще ни слова не сказала о нем ни тогда, ни во время обеда после. Уходя, я с ним попрощалась. Я решила, что это, например, уборщик или что парень просто глухой или вообще слабоумный и, наверное, Ли давала ему немного подработать. Но, зайдя к ней в следующий раз, я с удивлением увидела его опять. Тогда-то Ли и сообщила мне, что это Джексон Поллок[488].

Впрочем, подобные неуклюжие знакомства были сущим пустяком по сравнению со знаменитой «грубой встречей», как ее описала Ли, Поллока и Гофмана[489]. Однажды Ли попросила своего учителя взглянуть на работы Джексона. «Я привела Гофмана в мастерскую Поллока, так как хорошо знала Ганса – я ведь у него училась. Я подумала, что ему очень понравятся работы Джексона, – вспоминала Ли[490]. – Не тут-то было»[491]. Для Гофмана абстракция восходила корнями к природе. Он был уверен: художнику необходимо смотреть на что-то. И этот объект становится отправной точкой для сугубо индивидуального творчества. Поллок же ни в какой внешней стимуляции для своей живописи не нуждался. Он черпал идеи для творчества в своем внутреннем мире. «Хм… Вы очень талантливы, но вам стоит взять у меня пару уроков. Вы работаете, руководствуясь тем, что вам говорит сердце, а это неправильно», – сказал Гофман[492]. Затем он посмотрел на палитру Поллока и взял в руку кисть. И потянул за ней целую банку загустевшей краски, в которой та стояла. «Да этим можно человека убить!» – воскликнул Ганс. В конце концов он оглядел мастерскую и не увидел ни одного натюрморта или изображения натуры – словом, ничего, указывавшего на какой-либо реальный объект. Поэтому Гофман предупредил Джексона: «Так вы будете повторяться, вам нужно писать с натуры». Поллок огрызнулся: «Я сам натура»[493].