Женщины Девятой улицы. Том 3

В лето 1960 года на Лонг-Айленде они поменялись ролями: Джоан была художником, а Жан-Поль – ее партнером, который «тоже пописывает». Ему, как и ей, подобный статус был совсем не по душе, так же как и очевидная радость Джоан от того, что она вернулась в свою среду. Жан-Поль попытался было уйти в свободное плавание – взял на себя руководство галереей Боба Кина, которого Грейс незадолго до этого отправила в отставку, купил серый «ягуар» и лодку и завел любовницу. Но все равно чувствовал себя второстепенным. А Джоан и тогда не изменила своего поведения.

Их ссоры опять переросли в физическое противостояние. Однажды Джоан появилась на людях с подбитым глазом, который прикрыла солнцезащитными очками[1017]. Мелодрама продолжалась до тех пор, пока Джоан опять не уехала с Жан-Полем в Париж, в уют и святость своей мастерской.

После возвращения на улицу Фремикур полотна Джоан выросли до трех метров в длину, и в них объединились элементы ее лучших произведений середины 1950-х. Судя по всему, самой художнице картины, написанные между 1960 и 1962 годами, не слишком нравились, но она сохранила их, хоть и держала повернутыми к стене[1018]

. В 1961 году ArtNews напечатал о Джоан большую статью и дал ее фото на обложке, но в Париже практически никто не знал, чем она занимается[1019].

В 1962 году у Джоан прошла выставка, которую координировали сразу две галереи, расположенные на разных берегах Сены. Это была самая масштабная на тот момент выставка Джоан Митчелл в Европе. На ней присутствовали и Жан-Поль, и Барни, и Беккет, и Зука – все друзья, которых она собрала в Париже[1020].

Выставка имела огромный успех: на правом берегу, в галерее Дюбурга, распродались все работы. На второй точке, в галерее Лоуренса на левом берегу, триумф Джоан был также очевидным, но, к сожалению, недолгим. Этой галереей управлял американец Лоуренс Рубин, заключивший с художницей сделку – он будет выставлять ее работы и каждый год покупать их на десять тысяч долларов. Но вскоре после той выставки он внезапно отказался соблюдать соглашение.

Как узнала Джоан, он поступил так по наущению Клема. Став ярым адвокатом чистой абстракции и «школы цветового поля», Гринберг порекомендовал Рубину «избавиться от этой ужасной показушной» Митчелл, и Рубин это сделал[1021]. Джоан оказалась без своей галереи в Париже аж до 1967 года.

Несмотря на разочарование и злость, художница не теряла решимости. Она не имела ни малейших намерений подгонять свои творения под прихоти и желания таких, как Клем Гринберг. «Моя живопись не имеет ничего общего с тем, что кому-то нравится, а что нет… Я же не мыло “Палмолив” продаю», – сказала она искусствоведу Деборе Соломон[1022].

Джоан опять писала, оставаясь в тени своего знаменитого мужчины и сопровождая Жан-Поля, который собирал щедрый урожай всевозможных призов, ходил под парусом, арендовал виллы на фешенебельном Лазурном берегу и сформировал круг своего общения сплошь из знаменитостей[1023]

. Однако в 1967 году жизнь Джоан все же стала такой, о какой она мечтала. Она подписала контракт с галереей Жана Фурнье в Париже и обрела там убежище, в котором могла жить и работать.

После смерти матери в том же году Джоан унаследовала небольшое состояние[1024]. Она считала себя человеком из «“Кедрового бара” на Монпарнасе», но на деньги деда, по ее словам, «выигранные в бридж», она весьма предприимчиво купила поместье в часе езды к северо-западу от Парижа, в местечке Ветёй[1025]. Это был большой каменный дом, расположенный на холме посреди двух акров фруктовых садов и других деревьев, окнами на Сену. То там, то тут виднелись постройки поменьше, а в одной из них когда-то жил сам Клод Моне[1026]

.

С 1968 года на этом холме поселился гораздо более бурный и неистовый художник – женщина из Америки, и она провела там более двадцати лет. Джоан наглухо отделила от основного дома расположенную на первом этаже мастерскую (двери которой запирались), и картины ее резко изменились[1027]. На фоне живописной природы, в среде, пронизанной ветром и с видом на воду, как в детстве, пробудилась давно похороненная часть Джоан.

В полотна вернулись «дикие» высокие ноты желтого и красного, которые она впервые использовала еще девочкой[1028]. Холсты засияли ярким светом. «Я превратилась в подсолнух, в озеро, в дерево. Меня самой больше не существует», – объясняла Джоан[1029].

Джоан отдалилась от Нью-Йорка, а во многом и от Парижа, она по-прежнему отказывалась следить за модой в мире искусства, но ее произведения привлекали все большее внимание. Спрятавшись за стенами своей мастерской в пасторальной деревенской местности Франции, как когда-то спрятался в своем амбаре в Спрингсе Джексон Поллок, Джоан осталась верна себе в творчестве, и художественный мир не смог не оценить необычайной красоты ее творений.