Женщины души моей (ЛП)

После смерти моих родителей мне выпала печальная участь, состоящая в перевозке вещей из их дома. Моей маме удалось купить качественную мебель, украшения и предметы в каждом дипломатическом центре, в котором она была. Это было нелегко, поскольку дяде Рамону приходилось содержать четырёх собственных детей и трёх от моей матери — денег никогда не хватало. Аргумент Панчиты гласил, что утончённость — не нечто спонтанное и дёшево не обходится. Каждое приобретение — очередной повод для драки. Утварь этого дома так много путешествовала по миру, что, имей она добавленную стоимость, точно являла бы собой целое состояние.

Я завороженно смотрела на маму на сцене, которую она сама для себя создавала, как та птичка с зелёной грудкой. От неё я переняла желание обустраивать дом, хотя я осознаю, что ничто не вечно¸ всё меняется, разлагается, распадается или умирает, отчего я ни за что особенно не цепляюсь.

Разбирая родительские вещи, я узнала, что многое из этого накопленного добра уже бесполезно, поскольку в нашей современной жизни уже нет времени вытряхивать персидские ковры, натирать до блеска столовое серебро или мыть хрусталь вручную, нет и пространства для картин, кабинетного рояля или антикварной мебели. Из всего того, что старательно берегла мама, мне остались лишь несколько фотографий, её портрет, написанный в Лиме, когда она была молодой и очень несчастной женщиной, и старый русский самовар, чтобы подавать чай моим Сёстрам Вечного Беспорядка — кружку подружек этой моей так называемой, довольно неудачно, кстати, молитвенной группы, потому как молитвами там и не пахло.

Двадцатипятилетняя девушка, которую члены семьи и друзья признавали красавицей, своим поведением и уверенностью в себе полностью оправдывавшая этот титул, как-то мне сказала: «У меня есть некоторое преимущество, я высокого роста и нахожусь в лучшей форме, чем обычные девушки, и вдобавок я привлекательная. И, тем не менее, из-за этого меня преследуют. Когда я была подростком, мной воспользовался мужчина. Сексуальное насилие и унижение длились более года, я этого страшно боялась. К счастью, моя семья безоговорочно мне помогла, поэтому я смогла прекратить эти отравляющие отношения. Я ослабла, была неопытна и уязвима, меня обвиняли в кокетстве и в том, что я не оценила риск».

Я не позволила ей отклониться с проторенной дорожки, когда в действиях грабителя вечно обвиняют жертву. Это произошло с девушкой не потому, что она красивая, а просто из-за того, что она — женщина.

Согласно популярному мифу, женщины тщеславнее мужчин, поскольку мы, женщины, заботимся о своей внешности, зато самонадеянность мужчин куда глубже и дороже. Они смотрят на их военную форму с орденами и знаками отличия, на пышность и торжественность, с которыми рисуются представители сильного пола, на крайности, на которые идут мужчины лишь бы произвести впечатление на женщин. Одновременно они вызывают зависть друзей/коллег, демонстрируют свои роскошные атрибуты, например, автомобили и игрушки, характеризирующие их мужское превосходство, как, например, оружие. Я думаю, вывод напрашивается сам собой, заключающийся в том, что все — и мужчины, и женщины — в равной степени грешат самонадеянностью и тщеславием.

Панчита, моя мама, всегда была красивой женщиной, и — мы не можем не признать — это всё же чаще было преимуществом. Сохранились её фотографии девочкой трёх лет, по которым уже было понятно, какой красавицей она станет, и другие снимки, сделанные в девяносто с хвостиком лет, на которых её, несомненно, запечатлели, хотя в её семье никогда не говорили о внешнем виде в физическом плане, поскольку это считалось безвкусицей. Детей не хвалили, чтобы они не зазнавались, и это принималось за норму; если ребёнок лучше успевал в учёбе, он просто выполнял свой долг. Если выигрывал чемпионат по плаванию, ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы побить свой рекорд; если девочка рождалась миловидной красавицей, хвастаться ей было нечем, поскольку своим внешним видом она была обязана родительским генам. Всего было мало. Таковым было моё детство, и правда в том, что именно оно в большей степени подготовило меня к жизни, в которой сполна и грубости, и суровости. Когда мои внуки были маленькими, я пыталась применить чилийский метод воспитания, но в этом мне помешали их родители; они боялись, что бессердечная бабушка нанесёт детям психологическую травму.

Панчита жила до зрелого возраста, не ценя дара красоты, но, когда слишком часто слышала об этом от других, то, в конце концов, сама поверила. Когда я привезла в Чили Роджера, моего нынешнего молодого человека, чтобы познакомится с родителями, он, увидев маму, сильно впечатлился и сказал ей, что она очень красивая. Она указала на мужа и, вздохнув, ответила: «А вот он никогда мне об этом не говорил». Дядя Рамон сухо вмешался: «Так и есть, но я первым её увидел».