Женщины-философы. Мыслительницы, изменившие мир

Гендер – мощный культурный механизм, «аппарат, с помощью которого происходят производство и нормализация “мужского” и “женского”, наряду с промежуточными формами гормонального, хромосомного, психического и перформативного, которые гендер узурпирует»[213]. Гендер конструируется в сериях повторных внедрений регулятивной социальной функции. В понимании Батлер он не выражает природную сторону вещей, как принято считать. Напротив, он – персонификация, формирующая и укладывающая идентичность в определенные рамки через воспроизводство одних и тех же узаконенных в культуре практик тела. Физиология отдается дискурсом (упорядоченным построением речи по социальным правилам) в собственность феминности и маскулинности, женского и мужского. Джудит Батлер выступает против однозначного прочтения пола, разделяя грамматику употребления пола и его действительное содержание.

Пол не может быть сведен к одному значению, он переплетен с этническими, сексуальными, классовыми факторами и имеет свою историю, что ставит под сомнение натуральность категории пола. Джудит Батлер против разделения категорий «пола» как натурального и «гендера» как социокультурного конструктов: и гендер, и пол выступают продуктом культуры, политически детерминированной интерпретацией тела.

Современная петербургская исследовательница А. И. Булахова[214] формулирует ключевое положение теории Джудит Батлер как «перформативность гендера», цитируя философа: «Различные гендерные акты создают идею гендера и без этих актов никакого гендера не было бы вообще»[215]. Перформативность выписывает свой рисунок на поверхности тел: походка, жестикуляция, позы, манера речи – все это наводит обычно на мысль, что за внешними репрезентациями стоит некое глубинное «до всего», «психическое гендерное ядро»[216], природная половая сущность додискурсивного субъекта. Но, говорит Батлер, нет ни сущности, ни субъекта, поскольку сам субъект конструируется перформативными практиками бинарного гендера. «Определенные культурные формы гендера занимают место “реального”, укрепляют и расширяют свою власть посредством представления самих себя как естественных»[217].

Тело выступает социальным письмом. Каждой части тела индивида уже навязано определенное социокультурное значение, некто в нас смотрит на свое тело со стороны. У тела всегда есть публичное измерение; учрежденное как социальный феномен в публичной сфере, врученное с самого начала миру других, несущее отпечаток мира, сформированное в плавильном котле социальной жизни, тело лишь позже делается тем, на что я предъявляю права как на свое собственное.

В архаике социальным письмом были метки тела: татуировки, шрамы, орнаменты. Тело не только менялось, оно преображалось и вписывалось в социальную систему. Кто ты: жрец, вождь, воин, вдова – можно было узнать по внешнему виду. С тех пор социальная жизнь тела происходила и происходит на его поверхности, и то, что коренным образом влияет на формирование идентичности, обнаруживает себя не внутри тела, не в его биологии, а в гендерных практиках.

А. Ф. Еремеев в книге «Первобытная культура: происхождение, особенности, структура»[218] говорил о включенности всего тела архаического человека в ритуал. Тело являло собой лицо человека. Но в современном мире дихотомия пограничной линии снова смещается от лица к телу. В понятие «множественная телесность» включается в том числе городское пространство, внутри которого происходит та или иная акция.

В культурном и академическом дискурсе понятие «телесность», наряду с понятием «субъектность», завоевывает новые территории. Подобно поверхности мегаполиса, поверхность субъектности и телесности бесконечно широка: «бестелесный предел, когда симулякры перестают быть подпольными мятежниками и производят большую часть своих эффектов»[219], снимая оппозицию тайное/явное. Эффектным в современном мире должно стать все, иначе не увидят, не заметят, не подтвердят существование. Внешность, имидж, фасад, представление, реклама, олимпиада, клип, новости, шоу, появление, доклад, уход. Глубина снимается поверхностью и перестает быть антиномией, дихотомией, тайной, так как второго дна никто не ищет, а подтекста никто не ожидает. Современная культура снимает оппозиции, поскольку любая оппозиция – это предел, выстраивающий полярность. Такие пределы Ж. Делёз называет «мембранами»: «Благодаря мембранам внутреннее и внешнее, высота и глубина обретают биологическую ценность в топологической поверхности контакта»[220].