Женщины и мужчины

Еще меня не любят новости. Проснешься утром и так хочется прочитать, что где-то завод построили, кто-то еще не умер, а даже наоборот, что погода на всей планете замечательная и писатели стали писать веселые книги, после которых хочется завтракать, любить и даже ходить на работу. А место этого читаешь, что в Гондурасе опять все плохо. Рядом хорошо, но это никому неинтересно. Всем интересно, что в Гондурасе плохо.

А ведь есть люди, которых не любит любовь. Вот влюбится такой бедолага, и сразу ревность, страдания и прочие болезни.

И что делать? Наверное, надо вспомнить историю про греческого полководца. Умный был этот полководец!

Мы оставляем горечь

Каждый мужчина мечтает о женщине, которая подойдет к нему сзади, обнимет и скажет, что теперь он может спокойно идти вперед, теперь ему не надо оглядываться назад, что за спиной у него только любовь и спокойствие.

Но это мечты. Таких женщин не бывает. На дороге, по которой мы идем, другие правила.

Мы идем, оставляя после себя не любовь, а горечь. Даже если мы добрые и осторожные. Даже если мы всех любим и всем желаем добра.

Всем, всем!

Даже соседу, который устроил танцы в три часа ночи.

Даже тому толстому в автобусе, который долго объяснял тебе, что он делал с твоими родственниками и что будет делать с тобой, если ты не перестанешь смотреть на него с непонятной улыбкой.

Даже той продавщице, которая одна, а нас много, и мы мешаем ей жить и работать.

Даже той женщине, которая ушла к другому.

Мы хотим добра, а оставляем горечь.

Вот тебя приняли на работу, ты занял чье-то место, кто-то в этом мире огорчился.

Вот твою повесть опубликовали в журнале. Это значит, чья-то повесть была отвергнута, и сейчас в какой-то квартире не очень весело.

Вот женщина посмотрела на тебя и подумала о чем-то хорошем. А у тебя нет времени даже просто поговорить с ней.

Вот ты идешь и видишь слезы в чьих-то глазах. И эти глаза смотрят на тебя с надеждой. А тебя ждут другие глаза, ты не можешь быть сразу в двух местах.

Ты обещал вернуться и не вернулся. Это горечь. И для тебя, и для нее. Ты искренне обещал, ты надеялся. Но если бы ты вернулся, то горечь была бы в другом месте. И выбираешь не между радостями, а между огорчениями.

На твоем пути не будет горечи, если ты идешь по пустынному берегу моря.

Или пробираешься сквозь сплетенные ветки сказочного леса.

Или твой путь пролегает по желтым пескам горячей пустыни.

Везде, где нет никого, кого надо было приласкать, накормить или просто поговорить.

Есть еще вариант: никуда не идти, а просто сидеть на подоконнике и смотреть в окно.

И ничего не хотеть.

Тогда после тебя на дороге не будет горечи.

Будет просто пустота.

А у тебя будет спокойный сон.

Даже в полнолуние.

Мой друг захотел стать ученым и поссорился со всеми старыми приятелями, которые хотели постоянно пить с ним вино.

Мой знакомый перестал помогать незнакомым бедным и больным. Он сказал, что лучше он будет помогать своим родным и любимым.

Вот такие правила на дороге, по которой мы идем.

Ты можешь быть хорошим только когда стоишь или когда пробираешься по окольным безлюдным тропинкам.

А на главной дороге ты оставляешь горечь.

Даже если ты хороший.

Мы оставляем радость

Муслим Магомаев пишет в своих воспоминаниях, что московские девушки чуть ли не по водосточным трубам лазили к нему в гостиницу «Метрополь», где он обычно снимал номер, когда бывал в Москве.

На что рассчитывали эти девчонки? Ведь ясно, что продолжения отношений не будет. Останется горечь от этой невозможности, от несбыточных надежд.

Горечь! Горечь! Вечный привкус

На губах твоих, о страсть!

Горечь! Горечь! Вечный искус —

Окончательнее пасть.

М. Цветаева

Но ведь будет и радость у этих девчонок! Увидеть любимого артиста, коснуться его… Потом начнутся серые будни, скучная работа, пеленки, выпивающий муж. Но было что-то яркое, что запомнилось, о чем можно рассказать подружкам.

Когда я работал в Москве, то в трудные минуты, когда в голове полный мрак и тупик, я любил приходить к своему учителю — физику-теоретику. Он выслушивал меня, обычно говорил, что в этом он не специалист, но вот из общих соображений… Так мы с ним болтали о том, о сем, и проблема начинала казаться или несущественной, или понятной.

В Америке его не было. Вернее, он приезжал пару раз, но ненадолго, и мы больше лазили по скалам и плавали на каноэ, чем обсуждали физику. У меня осталась горечь от того, что сейчас невозможно поговорить с ним. Сильная горечь от необратимости того, что было.

Но ведь это было! Я помню наши разговоры, помню ту радость, когда проблема становилась понятной. Чего больше — радости или горечи? Наверное, радости больше. Я храню в памяти его слова, его методы рассуждений, считаю его своим учителем и был недавно обрадован, когда узнал, что незадолго до своего ухода он вспоминал меня и говорил, что я был одним из лучших его учеников.