Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни

Отряд выступил в поход. Шли осторожно, стараясь оставаться незамеченными. Льву Толстому было любопытно наблюдать за поведением солдат. Они были разных возрастов, собрала их военная судьба из разных уголков России. Слышались и волжский говор, и наречия Севера, и знакомые голоса тех, кто призван из родного для Льва Николаевича Черноземья. Удивило совершенное спокойствие солдат. Казалось, они идут не на бой с врагом, где может случиться всякое, а остановились на привал во время какого-то обычного учебного похода.

Впервые он услышал магическое русское «ура», впервые увидел, как бегут в панике храбрые горцы, тем самым признавая русскую силу, русское мастерство, безудержную боевую удаль.

Казалось бы, настало время взяться за перо, чтобы поведать обо всем этом по свежим следам, но удивительно – вернувшись из похода, Лев Толстой написал: «Чувство страха совершенно исчезло. Ни одного из чувств веры, надежды и любви я не мог бы отделить от общего чувства. Нет, вот оно чувство, которое испытал я вчера – это любовь к Богу. Любовь высокую, соединяющую в себе все хорошее, отрицающую все дурное. Как страшно было мне смотреть на всю мелочную – порочную сторону жизни. Я не мог постигнуть, как она могла завлекать меня. Как от чистого сердца просил я Бога принять меня в лоно свое. Я не чувствовал плоти, я был один дух. Но нет! Плотская – мелочная сторона опять взяла свое, и не прошло часу, я почти сознательно слышал голос порока, тщеславия, пустой стороны жизни; знал, откуда этот голос, знал, что он погубит мое блаженство, боролся и поддался ему. Я заснул, мечтая о славе, о женщинах; но я не виноват, я не мог.

Вечное блаженство здесь невозможно. Страдания необходимы. Зачем не знаю. И как я смею говорить: не знаю. Как смел я думать, что можно знать пути Провидения. Оно источник разума… Ум теряется в этих безднах премудрости, а чувство боится оскорбить Его. – Благодарю Его за минуту блаженства, которая показала мне ничтожность и величие мое. Хочу молиться; но не умею; хочу постигнуть; но не смею – предаюсь в волю Твою!»

Лев Толстой размышлял о храбрости, размышлял здраво, с позиций человека, который видел смерть, который участвовал в схватках с врагом: «Храбрость есть такое состояние души, при котором силы душевные действуют одинаково, при каких бы то ни было обстоятельствах. Или напряжение деятельности, лишающее сознания опасностей. Или есть два рода храбрости: моральная и физическая. Моральная храбрость, которая происходит от сознания долга, и вообще от моральных влечений, а не от сознания опасности. Физическая та, которая происходит от физической необходимости, не лишая сознания опасности, и та, которая лишает этого сознания…».

Кавказские приключения

Много сказано в литературе – конечно, не в школьной, – что Лев Николаевич Толстой любвеобилен, что был он отъявленным соблазнителем, да и сам признавал это, однажды даже заявив: «Не буду искать, но не буду и упускать!»

И в его трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» немало о любви, и в романах много, даже в таком серьезном, эпохальном, как «Война и мир», ну а уж об «Анне Каренине» и «Воскресении» и говорить нечего.

Но свою страсть к прекрасному полу Лев Толстой постоянно осуждал. Он старался переделать себя, переродиться после вольной жизни. Отчасти для того и отправился на Кавказ. И там старался сдерживать свои порывы, сдерживать силой воли, а когда ее не хватало – молитвой.

Знающим о конфликте Толстого с церковью интересно прочитать, что он писал в своем дневнике о вере.

Вот запись от 12 июня 1851 года…

«Вчера я почти всю ночь не спал, пописавши дневник, я стал молиться Богу. Сладость чувства, которое испытал я на молитве, передать невозможно. Я прочел молитвы, которые обыкновенно творю: Отче, Богородицу, Троицу, Милосердия Двери, воззвание к Ангелу хранителю и потом остался еще на молитве. Ежели определяют молитву просьбою или благодарностью, то я не молился. Я желал чего-то высокого и хорошего; но чего, я передать не могу; хотя и ясно сознавал, чего я желаю. Мне хотелось слиться с Существом всеобъемлющим. Я просил Его простить преступления мои; но нет, я не просил этого, ибо я чувствовал, что ежели Оно дало мне эту блаженную минуту, то Оно простило меня. Я просил и вместе с тем чувствовал, что мне нечего просить, и что я не могу и не умею просить. Я благодарил, да, но не словами, не мыслями. Я в одном чувстве соединял все, и мольбу, и благодарность».

Вот убрать авторство писавшего и спросить: кто же это? Наверное, не каждый ответит.

Но он же молод, ему всего двадцать три года. Уже в раннем детстве, в отрочестве, в юности его сердце загоралось, когда встречались на жизненном пути милые, очаровательные создания. Он испытал и раннюю, если мыслить категориями Пушкина, и первую любовь.