Женщины-масонки

– Гораздо больше, чем другом, сударыня!– отпарировал граф, выпрямляясь при этом оскорблении.

– Что вы хотите этим сказать?

– Разрешите мне, сколь бы странным ни показалось это в такой момент и в таких обстоятельствах – но ведь у меня так мало возможностей вас увидеть,– так вот, разрешите мне представить вам господина Филиппа Бейля, которого я предназначил в мужья моей дочери.

– Его!– вскричала графиня.

– Его,– холодно ответил граф.

– В супруги Амелии?

– Да, сударыня.

– Никогда!

– Ах, матушка!– в отчаянии воскликнула Амелия, разражаясь рыданиями.

– Граф!– протягивая дочери руку, произнесла графиня.– Сударь,– обратилась она к Филиппу,– я у себя дома.

– Мы уходим, сударыня,– с поклоном сказал граф.

Лакеи с факелами повернулись к дому.

– Проводите этих господ, Тереза,– продолжала графиня.

– Слушаюсь, сударыня.

Мать и дочь исчезли в дымном свете факелов, а граф и Филипп ощупью направились к маленькой калитке, выходящей на улицу Сент-Оноре.

– Не беда! – пробормотал граф себе под нос.– Я льщу себя надеждой, что отлично улажу это семейное дело!

XII МАТЬ И ДОЧЬ

– Никогда! – заявила графиня д'Энгранд.– Никогда Филипп Бейль не станет мужем моей дочери!

Амелия попыталась отвести эту угрозу, обратившись за помощью к тетке.

Маркиза де Пресиньи с любовью приняла и ее признание, и ее слезы, но, услышав имя Филиппа Бейля, поступила так же, как ее сестра: она стала серьезной и покачала головой.

– Никогда! – в свою очередь, произнесла она, только произнесла она это слово не с ненавистью, а с грустью.

– Но почему же, тетушка?

– Потому что это невозможно.

– Но, по крайней мере, хоть объясните мне повод, причину!

– Не могу. Тебе достаточно знать, что этому браку мешают самые серьезные обстоятельства.

– А нельзя ли преодолеть, победить эти обстоятельства?

– Увы, нет! – отвечала маркиза.

– Но ведь мой отец все может, а он на моей стороне!– настаивала Амелия.

– Есть воля, которая сильнее воли твоего отца; есть власть, которая сильнее его власти.

– Какая воля? Какая власть?

Маркиза де Пресиньи промолчала.

– Но ведь когда-то вы защищали Филиппа Бейля в присутствии матушки и моем,– продолжала Амелия.

– Я и сейчас буду защищать его.

– Хорошо, но если в ваших глазах это человек достойный, почему он не может стать моим мужем?

– Господин Бейль не принадлежит себе.

– Кому же он принадлежит?… Что вы хотите этим сказать? Какая тайна скрыта в ваших словах? Ох, скажите же, скажите, тетушка!

– Я обещала, что никому и никогда не скажу об этом,– отвечала маркиза.

– Значит, вы меня больше не любите?

– Амелия, горе сделало тебя неблагодарной. Ты прекрасно знаешь, что твое счастье – для меня все. Так не обвиняй же меня в том, что является делом случая, делом рока.

– Случая?… Рока?… Вы меня пугаете!

– Оставь надежду, которая не может осуществиться; вырви из сердца чувство, которое не могло укрепиться за столь краткое время. Любовь в твоем возрасте – это лишь краткое цветение. Ты полюбишь снова, ты полюбишь еще сильнее, Амелия. Поверь мне и откажись от союза, который невозможен.

Амелия вздрогнула.

– Это ваше последнее слово, тетушка?

– Это мое последнее слово,– со вздохом ответила маркиза.

– Пусть будет так!

С этого дня от Амелии не слышали больше ни единой жалобы, ни одного упрека. Она больше не упрашивала. Она замкнулась в своем горе, как мать замкнулась в своей неумолимости. Эти две натуры походили друг на друга своей силой; ни одна из них не желала уступить.

Но юная девушка обессилела первой: она серьезно заболела.

Маркиза де Пресиньи ухаживала за ней заботливо и трогательно; настоящей матерью Амелии была она.

Что же касается графини, то она регулярно два раза в день приходила посидеть у изголовья Амелии; лицо ее выражало тревогу, но речи ее не выражали ничего. В глазах ее возникало легкое беспокойство, когда они встречались с глазами дочери, но они не увлажнялись никогда. Она смотрела на лежащую дочь, но не произносила того слова, которое могло ее вылечить.

Что-то страшное было в этом молчании, которое, казалось, говорило: «Пусть лучше моя дочь умрет, чем состоится этот мезальянс!»

По мере того, как у Амелии усиливалась лихорадка, маркиза де Пресиньи, как это ни странно, все чаще отсутствовала.

Каждое утро она что-то писала.

В полдень она приказывала подать ей карету.

А возвращалась она только вечером.

И тогда она всю ночь проводила у Амелии, целовала ее и плакала вместе с ней.

И однажды случилось так, что, вернувшись домой позднее обыкновенного, она наклонилась к уху Амелии и радостно прошептала:

– Надейся!

Девушка, которой не спалось, приподнялась на постели и увидела, что перед ней стоит маркиза – она приложила палец к губам, словно приказывая племяннице молчать.

Амелия улыбнулась и снова легла; этой ночью она сладко спала, убаюканная небесными сновидениями.

Проснувшись, она подумала, что ее обманули сны, и поискала глазами маркизу.

Маркизы не было.

Она уехала рано утром.