– Да, женщины пишут завещания, – подтвердил Цезарь, сохраняя серьезный вид. – Приятно узнать, что вы сохраняете раздельность полов даже в смерти. – Когда Цезарь понял, что до старшей весталки не дошел смысл сказанного, он переключился на другое: – Поразительно, как много людей оставляют свои завещания здесь, в Риме, хотя многим приходится добираться сюда по нескольку месяцев. Ведь все движимое имущество и деньги могут исчезнуть, до того как будет исполнена воля завещателя.
– Не знаю, что и ответить,
– Правильно, – торжественно подтвердил Цезарь.
Из кабинета (где, как он заметил, две девочки-весталки были заняты какой-то работой, несмотря на
– А мужчины у вас не обедают? – спросил Цезарь.
Лициния пришла в ужас:
– Только не в наших личных покоях,
– А как же врачи, плотники?
– Есть женщины – хорошие врачи и мастеровые на все руки. У Рима ведь нет предрассудка против женщин, занимающихся ремеслами.
– Этого я не знаю, несмотря на то что более десяти лет прослужил жрецом Юпитера, – признался Цезарь, покачав головой.
– Тебя не было в Риме, когда нас судили, – сказала Лициния с дрожью в голосе. – Тогда вынесли на публику все: и как мы развлекаемся, и как мы живем. Но обычно только великий понтифик интересуется нашей жизнью. И конечно, наши родственники и друзья.
– Да, это так. Последней Юлией в коллегии была Юлия Страбона, она безвременно скончалась. Многие из вас умирают рано, Лициния?
– Сейчас – очень мало, хотя я думаю, что прежде смерть бывала здесь частой гостьей. До того, как нам провели водопровод. Хочешь осмотреть ванные комнаты и уборные? Агенобарб считал, что все должны соблюдать гигиену, поэтому он и для слуг построил ванные комнаты и уборные.
– Удивительный человек, – произнес Цезарь. – Как они поносили его за изменения закона! И в то же время выбрали его великим понтификом! Я помню, Гай Марий рассказывал мне истории об уборных с мраморными сиденьями, когда Агенобарб закончил перестройку Государственного дома.
Хотя Цезарь не очень хотел, но Лициния настояла, чтобы он посмотрел спальни весталок.
– Великий понтифик Метелл Пий подумал об этом, когда вернулся из Испании. Видишь? – спросила она, показывая ему несколько занавешенных арочных проемов, ведущих в ее спальню. – Единственный выход – через мою спальню. Раньше у каждой спальни имелась отдельная дверь в коридор, но великий понтифик Метелл Пий заложил их кирпичом. Он говорил, что мы должны быть защищены от голословных обвинений.
Сжав губы, Цезарь не проронил ни слова. Они вернулись в кабинет весталок. Там он снова заговорил о завещаниях – теме, которая его очень заинтересовала.
– Цифры поразили меня, – сказал он, – но я понимаю, что ничего необычного в этом нет. Вся моя жизнь прошла в Субуре, и сколько раз я видел сам, как простой человек, имевший лишь одного раба, торжественно шествовал к атрию Весты, чтобы оставить там свое завещание. Ему и завещать-то особо нечего, разве что брошь, несколько стульев и стол, ценную для него плиту да своего раба. Одетый в тогу гражданина, неся в руках талон на зерно как свидетельство его статуса, гордый, как Тарквиний. Он не имеет права голосовать в центуриях, а его принадлежность к городской трибе делает его голос бесполезным в колодце комиция. Но ему позволено служить в наших легионах и хранить свое завещание у весталок.
– Ты забыл упомянуть,
– И кто же приходит сам? – полюбопытствовал Цезарь.
– Ты и Марк Красс – всегда. Катон – тоже. И Домиции Агенобарбы. И больше, кажется, никто.
– Я не удивлен, услышав именно эти имена!
Пора сменить тему и кое-что объявить погромче, чтобы это могли услышать усердно трудившиеся белые фигурки.
– Вы много работаете, – проговорил Цезарь. – Я принес вам достаточно завещаний. Немало их я изымал для утверждения судом, но никогда не думал, какая это трудная задача – заботиться о последних распоряжениях римлян на случай их смерти. Вас следует похвалить.
Старшая весталка была счастлива, провожая нового великого понтифика до вестибула. Там она отдала ему ключи от его половины дома.
Замечательно!