Женщины вокруг Наполеона

Но вот однажды случилось, что мадам Дюшатель вдруг покинула салон императрицы без всякой видимой к тому причины. Жозефина заметила ее исчезновение. Ее подозрительность сразу всполошилась. Некоторое время спустя, так как мадам Дюшатель все еще не возвращалась, она тоже поднялась с места. Первым ее делом было пойти в рабочий кабинет императора. Ей сказали, что его там нет. В высшей степени возбужденная, она поднялась по винтовой лестнице наверх, в потайные комнаты. Дверь была заперта! За дверью она слышала голоса своего неверного мужа и придворной дамы. Бедная Жозефина! Она была вне себя. С отчаянием она постучала в дверь и плачущим голосом позвала ее по имени. На некоторое время все затихло. Потом дверь вдруг отворилась, и Наполеон появился перед ней с искаженным гневом лицом, а сзади него стояла мадам Дюшатель.

Ярость Наполеона на нескромность жены была беспредельна. Жозефина вся в слезах убежала в свои комнаты и дрожала от страха перед той сценой, которая должна была последовать. Действительно, Наполеон вскоре явился вслед за ней в ее будуар. Его гнев не утих и обрушился со всей силой на плачущую женщину. В своей ярости он разбил вдребезги несколько предметов, попавшихся ему под руку. Ему, наконец, надоело быть вечно под надзором, и он заговорил о разводе. Он должен это сделать ради политики, ему нужна жена, которая рожала бы ему детей. Она, Жозефина, кажется, должна бы уж привыкнуть к его развлечениям. Он не то, что все остальные люди, и не позволит никому ставить ему условия. Единственным ответом Жозефины на все эти обвинения были слезы. Страшное слово «развод» наполнило ее ужасом перед возможностью подобной перспективы. Тронутый ее слезами, Наполеон смягчился. Он постарался утешить ее и оставил ее почти успокоенной.

Тем не менее он продолжал видеться с мадам Дюшатель и, казалось, был очень увлечен ею. Но и ее час тоже пробил. Беллилот, Жоржина и другие должны были примириться с неизбежностью охлаждения; то же самое случилось и с мадам Дюшатель.

В Мальмезоне, в том дворце, где его обманывала Жозефина в те времена, когда он так страстно и горячо любил ее, должно было погаснуть то пламя, которое вспыхнуло в его сердце к гордой мадам Дюшатель. По какой-то странной прихоти он переехал в Мальмезон среди зимы, в конце февраля 1805 года. Там без всякого стеснения он показывался в парке под руку со своей любовницей. В это время Жозефина из окон своего будуара следила заплаканными, лихорадочно горящими глазами за обоими любовниками. Для жестокой мадам Дюшатель, казалось, было большим удовольствием мучить таким образом бедную императрицу. Она явно пренебрегала всеми правилами осторожности и, казалось, гордилась своим положением фаворитки, выставляя это всем на показ. Или она уже предчувствовала, что ее владычеству скоро будет конец?

Это были последние дни любви Наполеона и мадам Дюшатель. Жозефине уже недолго оставалось ревновать и страдать. Наполеон сжалился, наконец, над ее слезами. Может быть, ему просто наскучил этот любовный роман, а может быть, он опасался, как бы эта гордая возлюбленная не приобрела над ним слишком большой власти. А женщины не должны были играть никакой роли при его дворе! Как бы то ни было, но, войдя раз к Жозефине и застав ее в слезах, он покаялся ей во всех своих грехах. И Жозефина, добродушная, слабая и любящая Жозефина, конечно, все простила ему. Она была счастлива, что эта связь не вытеснила ее совсем из сердца Наполеона. Она была горда, что он делал ее своей поверенной, и пообещала даже ему свое содействие в деле развязки его отношений с возлюбленной. Бедная Жозефина! Неужели она не подумала о том, что разрыв одной связи может означать начало другой?

Но она сдержала свое слово. На следующий день она позвала к себе мадам Дюшатель. Почти материнским тоном она выставила ей на вид всю неосторожность ее поведения, предупреждала, насколько легко она может этим самым повредить своей репутации, говорила ей, что она молода и неопытна и многое другое. Но мадам Дюшатель осталась холодна и не обнаружила ни малейшего волнения. Гордо и высокомерно она отрицала все, в чем императрица упрекала ее. И несмотря на то, что она знала, что всему двору известна ее история, она не выказала ни смущения, ни подавленности и сохраняла более чем когда-либо свой гордый вид. А император, казалось, совсем позабыл о своей возлюбленной. Теперь он почти никогда не разговаривал с ней. Может быть, он стыдился, что на этот раз любовь, которая, как он утверждал, не была создана для него, так долго держала его в плену?