Женщины вокруг Наполеона

Карлотта была высока и стройна, немного, может быть, так же, как и мадам Дюшатель, слишком худощава, но полна обворожительной грации. Ее головка, украшенная темными локонами, напоминала античные образцы римской красоты. «Ее смуглая кожа была иногда, пожалуй, слишком ярко окрашена горячим потоком ее южной крови, но черты лица были так пленительны, что изменить что-либо в ее внешности не являлось ни малейшего желания. Ее глаза были дивно хороши и выражали все, что она говорила и чувствовала. Только руки ее были, пожалуй, некрасивы, и поэтому она почти всегда носила перчатки. Зубы ее были ослепительной белизны… однако ноги были некрасивой формы». Так ее изображает Жоржетта Дюкре, племянница мадам де-Жанлис; мадемуазель Аврильон также восклицает в восхищении: «Нужно было видеть мадам Гаццани, чтобы составить себе представление об ее дивной красоте!». И многие другие женщины сходятся во мнении относительно ее красоты. Даже мадам Ремюза, которая любит больше порицать, нежели хвалить, говорит о Карлотте Гаццани: «Это была очень кроткая женщина, скорее уступчивая, нежели самолюбивая… Свои успехи у императора она отнюдь не выставляла напоказ и была чужда каких бы то ни было претензий… Она была самой красивой женщиной при дворе, где не было недостатка в красавицах. Никогда я не видела более прекрасных глаз, более тонких черт лица, более полной гармонии всей внешности!».

Наполеон увидал мадам Гаццани и пригласил ее – некоторые утверждают по совету Талейрана, другие – по совету Ремюза, – поехать с ним в Париж, где он назначил ее лектрисой Жозефины на место мадемуазель Лакост [25] . Титул «лектрисы» в применении к прекрасной генуэзке звучал еще более фантастически, чем по отношению ко всем другим, которые до и после нее прикрывались этой должностью. Не говоря уже о том, что всем этим дамам вообще не нужно было ничего читать императрице, потому что она этого не любила, мадам Гаццани была бы особенно плохая лектриса, потому что она очень слабо владела французским языком. Но императору угодно было назначить ее на эту должность: он всегда питал особое пристрастие к этого рода дамам и выбрал среди них уже трех из своих любовниц. Кроме того, официально ей был вверен надзор за драгоценностями императрицы. Неофициально ключ от шкафа, в котором хранились драгоценности, находился, конечно, у камеристки и поверенной Жозефины мадемуазель Аврильон.

Карлотта приняла свое положение при дворе беспрекословно, как и все то, что приказывал ей император. Она была одной из тех подчиненных, податливых и скромных натур, которые никогда не могут сказать нет, если другой чего-либо требует от них. Она была безусловно предана Наполеону, не испытывая, однако, к нему особенной страсти или любви; она не испытывала даже чувства тщеславия быть его любовницей и не стремилась и не умела извлечь ни малейшей выгоды из своего исключительного положения. Ее официальная должность не принесла ей никаких богатств: 500 франков месячного жалованья – вот и все. Единственное, чего она достигла, да и то только потому, что так хотел сам Наполеон, было хорошее место для ее мужа: он был назначен главным казначеем департамента Эр, – место, которое при хорошем жаловании обеспечивало еще и значительный побочный доход. Одновременно это назначение удаляло от двора мужа, который был здесь совершенно лишним, потому что здесь нужна была только его жена. С ним поступили приблизительно так же, как с капитаном Фуресом в Египте, только на этот раз с большим успехом.

Когда после возвращения Наполеона из Италии мадам Гаццани вступила в Тюильри, то на первых порах ей было очень нелегко приобрести твердое положение в придворном обществе. Ее блистательная красота, ее симпатичная, кроткая и естественная манера обращения затмевала других дам и возбуждала их зависть и недоброжелательство. Когда на официальных приемах императрицы Жозефины, на которые по приказу Наполеона были допущены также и лектрисы, несмотря на их скромное положение, она садилась рядом с какой-нибудь новоявленной герцогиней, графиней, княгиней или баронессой, они демонстративно вставали, как будто боялись запачкаться от соприкосновения с прекрасной генуэзкой, дочерью танцовщицы. Мадам де-Ларошфуко была однажды прямо в негодовании, что какая-то Гаццани имела дерзость сесть в церкви на ту же скамью, что и она.