Женские истории пером павлина (сборник)

Черт меня дернул и я согласилась.

– Вы идите и ждите меня на улице, – он послушался и ушел.

Нырк за перегородку через кухню и подсобку я выскочила на улицу Марата. Тут и он стоит. Сообразительный старичок. Старичку тому от силы сорок лет.

Долго мы поднимались по темной и вонючей лестнице на третий этаж. Ни одной лампочки. Он держит меня за руку, и чувствую легкую дрожь.

– Тут, в коридоре, тоже темно. Так что держитесь за меня.

Куда привел меня этот чудаковатый поэт? Какой-то притон.

Из-за дверей мне слышна ругань. Женские и мужские голоса перемежаются с детским криком: «Не надо, не надо, папа».

– У меня тут комната. Уже пришли.

Ну и комната! Кишка какая-то. С одним окном. Полумрак. Сквозь легкую тюлевую занавеску пробивается свет улицы. Красные всполохи рекламы чередуются с синим огнем вывески какого-то магазина.

Пригляделась. Даже красиво у него, у Глеба.

Старинное кресло в углу укрыто клетчатым пледом. Рядом – торшер. Такого я не видела. То ли корень, то ли ствол небольшого дерева и на нем лоскутный абажур.

На стене – картины без рам. Все голые тетки. Тоже красиво.

Пили мы с Глебом портвейн. Заедали мочеными яблоками: мне одна бабка из Подольска прислала.

Какая такая бабка? Стихи мне не понравились и я так и ляпнула: «Не по мне это. Мне бы, что попроще».

– Тяжела ты, любовная память! Мне в дыму твоем петь и гореть, а другим – это только пламя, чтобы остывшую душу греть.

– Вы любите Ахматову. Что ж. Это так естественно, – проговорил он и сник.

Таковы поэты. Их чуть против шерстки и они уже поникли.

Что же, и мне пора уходить. Засиделась что-то. И на что рассчитывала? А ни на что. Авантюристка. И все тут.

Но что значит судьба. Вовремя меня увел из «Сайгона» Глеб. Мы ушли и пришли наши доблестные милиционеры. Всех, кто кутил со мной, отвезли в первое отделение милиции и продержали до утра. Мне этого не хватало. Сыта по горло.

Так что спасибо тебе, Глебушка. Как упоительна была эта ночь…

Через день я уже ехала на юг, а точнее, в город Сочи.

* * *

Лежу на верхней полке и смотрю в окно. Вот так элементарно. И ничего меня не волнует. Впереди шестьдесят два часа в пути. Конечно, можно выпрыгнуть на ходу. Ноги, а то и голову сломаешь. Можно просто отстать от поезда на какой-нибудь вовсе незнакомой станции. И что? В чем радость?

А можно вот так просто лежать на верхней полке и смотреть в окно. Интересно же. Как поется в детской песенке: это родина моя.

– Девушка, вы спускаться не собираетесь? – положил свою бороду мне на полку и уперся своими рыжими глазищами.

– Надо?

– Конечно. Мы ждем вас.

– Кто это «мы»? Ты и твой селитерчик?

– Шутница. Слезай, пошли чай пить.

– Чай – не водка, много не выпьешь.

– Пацаны, тут наш человек, – бороду убрал, а руку протянул. За эту руку я буду держаться почти весь свой отпуск. Отпуск от дел и забот. Отпустило меня круто.

Этот с рыжими глазами оказался выпускником Академии художеств, или по-простому – института живописи, рисунка и архитектуры. На факультете станковой живописи. Ехал, это его слова, на марину.

Пили эти художники много. Ели все, что продавалось на станциях. Свежепросольные огурцы, молодую отварную картошку. Белые яблочки, как их они называли, паданки. Все ягоды, которыми торговали бабы в кульках. Завершали они трапезу, как правило, котлетами-полуфабрикатами.

Что называется, мели все подчистую. И вот что поразительно: ни у кого не случилось диареи.

Меня «переместили» в свое купе. Тоже на верхнюю полку: тут ты будешь под нашим контролем, девочка.

Что же под контролем таких молодых людей я быть согласна. Что ни попрошу, сделают. Захотела пива, бегут в вагон-ресторан. Хочу чаю – тащат целый поднос.

Проехали город Харьков. Отчего-то на фронтоне вокзала написано – Харькiв. Дура я дура. Думала, что Харьков в России. Это надо же! А ведь по географии у меня в школе была пятерка.

Поезд поехал вспять. Вот тут-то мне и досталось. Полка наверху и по ходу движения. Гарь от паровоза моментально забила волосы, налипала на лицо. Подушка стала черной.

Нет, все-таки боковая полка лучше. Можно лечь хоть так, хоть этак. Тут же лежать головой к двери, так ничего не увидишь.

Забыла сказать, как зовут этого, с рыжими глазами. Федор он. К городу со странным названием Туапсе мы с ним уже почти породнились. Он мне рассказал всю свою жизнь. Я – по мере возможности. Не стану же я говорить ему, что я почти сутки отсидела в КПЗ.

– Мой папа – заслуженный художник РСФСР. От него у меня все неприятности. Я пишу не хуже прочих, но на выставку студенческих работ мои работы не берут. Так и говорят: возьмем, будут судачить, что взяли по блату. Я уеду куда подальше. В Сибирь, на Дальний Восток. Лишь бы подальше от родителя, – я уши развесила и тут он без всяких предисловий: – Поедешь со мной?

– Слушай, Федя, ты меня знаешь двенадцать часов и вот так с бухты-барахты: поедешь со мной? В качестве кого, спрашивается.

– Хочешь, в качестве жены.

– Я так не могу. Давай отдохнем, а там решим.

Поезд втянулся в тоннель и при свете одной слабенькой лампы мы поцеловались. Отдых продолжался.