Женские истории пером павлина (сборник)

– Пей. Чего ждешь? Квас холодный. Только привезли.

– А я на артистку буду учиться, – нелепица.

– Вижу я, какая ты артистка. Наркоманка, небось. Ишь как тебя завернуло.

– Убийца я.

– С вас станется. Вы за свою наркоту кого хочешь, прибьете.

– Вот и тебя сейчас задушу.

– Шутница ты, девка. Налить еще?

После второй пол-литровой кружки обжигающего своей холодностью и остротой квасу мои очи открылись окончательно. Звуки города вторглись в мой мозг, и в этот же миг меня посетило чувство. Мне нужно самореализоваться. Как может будущая прима театра драмы реализоваться? Исключительно на ниве секса. Это вбито в меня всем предшествующим.

Ну, не тут же, у квасной бочки, я найду объект самореализации. На том берегу цирк. Жизнь, это и есть самый настоящий цирк. От него ходу до общежития «Мухи» – три минуты. Рвану. Чем черт не шутит. Может быть, кто-нибудь из моих товарищей там окажется.

Это верняк. Будет и закусон, будет и выпивон.

Валера и Миша сидели в душной комнате, курили одну папиросу на двоих и рассматривали американский Play boy. Замусоленный до дыр. Казалось, от него исходит запах спермы всех, онанировавших при просмотре женских гениталий, мужиков.

– Тамара, – хрипит Валера, пересушив голосовые связки турецким табаком, – плата за вход один «Агдам», для дам, а для мужиков – литр с хвостиком.

– Подождешь и сам мне нальешь. Я актриса. И буду впитывать мастерство лицедейства не у кого-нибудь, а у самого, – я назвала фамилию моего будущего педагога и получила взрыв эмоций.

– Миша, встань на колени перед будущей Ермоловой. Замри и внемли речам ее.

– Вы бездельники, лоботрясы. К вам девушка пришла. И нет, чтобы усадить ее, накормить и напоить. Вы языком треплете.

Через полчаса мальчики уже разливали в граненые стаканы вино «Алабашлы». Сыр Сулугуни и белый подовый хлеб живописно лежали на листе газеты «Труд». Пили мы и чай. Такой крепости, что у меня сердце забилось в лихорадке.

Но, Тамара! Где же самореализация?! Миша и Валера после литра, на каждого, вина крепленого были способны лишь на диспут на тему «Особенности живописи по сырой штукатурке».

Они спорят. Я рассматриваю отлично изданный альбом «Женщины в живописи».

Так прошло почти два часа. Нет. Ничего тут, у этих художников я не высижу. Пошла я отсюда.

Давно я дома не была. Трясусь в старом трамвае. Дождь пошел. Смешные люди бегут по мостовым. Какие-то облезлые, мокрые. Вот одна дамочка споткнулась – и хлоп в лужу. Прохожие даже остановили свой бег. Им смешно. Это город.

Трамвай дребезжит и громыхает. На нем, наверное, в блокаду покойников возили. Переехали мост. Начал трамвай поворачивать направо, налево рельсов ведь нет, и тут как ударит. Моя голова чуть ли с шеи не сорвалась. Бабы заверещали, мужики заматерились. Мне весело. Голову я «поставила» на место. Могу оглядеться. Нам в зад врезался автобус номер двадцать пять. Этак, наискосок. Снес задние стекла и так застрял.

– Уснула, что ли! – кричит наш вагоновожатый, а у самого рожа в крови. Открыл двери, и мы смогли покинуть потерпевший крушение наш «лайнер».

А там дождь. Кому хочется мокнуть. Так что все пассажиры остались в вагоне.

Вот вы думаете, мелит всякую чепуху. А из такой чепухи и рождаются события. Вы перечитайте того же Федора Достоевского. Чепуховина. Старуха процентщица и бедный студент. Обывательщина. А каково? Или те же братья Карамазовы. Ну, втюрились в одну бабу. А сколько энергии.

Я-то не позабыла и то, что дала подписку о сотрудничестве с милицией, и то, что папаша мой – доктор, человек самой гуманной профессии, порезал жену кухонным ножом.

Дождь ушел в сторону Урала. Думаете, чего несет девица. Где Ленинград и где Урал. Но я говорю точно. Не на Варшаву или Берлин пошли дождевые облака. А именно в сторону Уральских гор. Так что и тут права.

Иду по правой стороне проспекта Красных Зорь. Опять мне упрек? Кировский, Каменноостровский. Это вам ближе, знакомо? Ну и пускай. Мне нравится это название. Революционные матросы или рабочие Путиловского завода были немного поэтами. Проспект протянулся с востока на запад. Вот вам и Красные Зори.

Вот и иду. Вино из знойного Узбекистана выветрилось. Соленый сыр перебурчал в животе и замолк. Вот так вечно со мной. Так кушать захочется, что голова начинает болеть. Папа говорит, что у меня анемия. Ты на себя посмотри. Кожа да кости. В твоей крови не осталось ни одного эритроцита, и гемоглобин просто исчез из нее.

Ноги мои сами собой начинают почти бежать. Там за углом – пышечная. Там чудище автомат выпекает эти масленные булочки в виде тора. Там пахнет перегоревшим маслом и чем-то сладким. Там я набью свой желудок, и мне станет хорошо. А станет хорошо, вспомню, что я студентка театрального института.

Пять горячих, обсыпанных сахарной пудрой пышек, стакан кофе с молоком. В пышечной, как в парилке. Народу набилось. Все промокшие от дождя. Испаряют. Дышат. У кого-то работает портативный радиоприемник. У меня чуть кусок пышки не застрял в горле. Какая радость на весь мир. В Греции каких-то полковников приговорили к смерти.