Дочь близкой подруги А.Е. Серебряковой по московским женским курсам Е.П. Дурново (в замужестве Эфрон) А.Я. Трупчинская вспоминала, что уже в ту пору у будущей секретной сотрудницы проявлялись такие качества, как лесть, отказ от своей точки зрения в пользу мнения собеседника, готовность к унижениям и лжи по пустякам[299]
. Она плакала и обещала исправить своё дурное поведение. Елизавета Дурново считала все её поведенческие недостатки результатом тяжёлого детства Анны, о котором она поведала подруге. Затем работа в тайном сыске дополнила её поведенческие манеры и навыки. Хорошо знавший Серебрякову по подпольной работе известный большевик А.В. Луначарский в своём выступлении на суде в апреле 1926 года дополнил её характеристику своими наблюдениями. Нарком просвещения свидетельствовал, что в общении она была «чрезвычайно разговорчивая, необычайно ласковая и отзывчивая на всё общественное и личное… Беседовали с ней о злободневных вопросах марксистской журналистики, о политических событиях, о друзьях в ссылке и за границей. А.Е. потом любила уединиться и с глазу на глаз осведомляться, что делается в нелегальной области… Очень многое о нашей деятельности она знала, хотя строго конфиденциальные факты мы ей не говорили. Потом переходила на личное: быт, здоровье, оказывала маленькие услуги. Уходя, все говорили себе: «Какой же это милый и добрый человек!»[300].Бывший следователь по этому делу в своей книге «Провокатор Анна Серебрякова» приводил и другие слова Луначарского. «Умом своим она меня не поражала, — отмечал известный большевик. — В теоретических вопросах больше помалкивала или поддакивала. Мне казалось, что она слишком шумна и поверхностна, чтобы глубоко вникать в теорию марксизма. А в практических делах у нее было много опыта и смекалки. Все же она была очень и очень неглупа»[301]
. Личные качества, приобретённые навыки и умения тайного сыска позволили Анне Егоровне на протяжении 25 лет оставаться вне подозрений, несмотря на череду громких провалов и арестов среди подпольщиков и революционеров.Ещё в 1900-е годы Анна Егоровна, тяготясь сыскной службой и ощущая полное расстройство здоровья, неоднократно обращалась с просьбой уйти со службы в отставку. Она помнила наставления С.В. Зубатова о том, что уставших агентов надо отпускать с почётом. «Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был предан и как бы честно ни работал, всегда рано или поздно наступит момент психологического перелома… — наставлял организаторов политического сыска С.В. Зубатов. — Не прозевайте этого момента. Этот момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного кружка, устройте его на легальное место, исхлопочите пенсию…»[302]
Победившая советская власть начала преследование бывших жандармов и агентов охранки. В этой связи вспомнили и о секретном сотруднике Московского охранного отделения А.Е. Серебряковой. Она была арестована 20 октября 1924 года и 7 месяцев провела под стражей в арестном доме. Затем старую женщину — инвалида по зрению выпустили на свободу под подписку о невыезде. Но бежать ей уже было некуда. Никто и нигде её не ждал. Примерно через год она вновь оказалась в камере московской Новинской женской тюрьмы.
В руках следствия оказались неопровержимые улики, подтверждавшие её многолетнее сотрудничество с Московским охранным отделением. Заседания Московского губернского суда были открытыми.
Своей вины в провокаторской работе А.Е. Серебрякова на суде не признала. Но каждый желающий мог бы сам услышать, как она рассказывала о том, что разделяла взгляды и идеи своего начальника С.В. Зубатова о необходимости легализации рабочего движения в Российской империи. Не отрицала и того, что часто помогала ему в этом деле. Но обвинений в предательстве революционеров-подпольщиков и выдаче девяти названных в обвинительном заключении их нелегальных организаций она не признала. Возмущённо реагировала на письменные свидетельства её работы по освещению деятельности революционного подполья, оглашавшиеся в суде.