Женские праздники (сборник)

Дом без хозяина выглядел, в общем-то, так же, как и при нем, – звон гитарного «металла», препирательства, бестолковщина.

– Тина!

– Чего тебе?

– А повежливее нельзя? Позвони отцу!

– Че-во?

– Отцу, говорю, позвони!

– Ладно.

– Скажи, к шести все соберутся. К шес-ти, слышишь? – кричала Вера из кухни, занятая в основном тем, что мешала своим подружкам, сестричкам-косметичкам, готовить.

– Не глухая.

– Что? – не расслышала Вера.

– Да пошла ты, – пробурчала дочь.

– Да не в полпятого, а в шесть!

– По буквам, – включилась боевая Верина подружка: – Шашлычок с витамином Е, Солянка с Трюфелями, ну и смягчить это дело чем-нибудь покрепче… Ш-Е-С-Т-Ь.

– А я бы – нет, я бы… – Вера задумалась. – Шубу Енотовую, Сапоги…

Тина, набравшая номер телефона, закричала:

– Не отвечает!

– Выключил. Ну, паразит! Интересно, почему я за всех должна отдуваться?

– Потому что везде хочешь поспеть одной, – Тина выразительно шлепнула себя по заднице, – на три ярмарки. Вот теперь и отдувайся.

Дверь за дочерью закрылась.

Огородников откинулся на спинку кресла, глаза его были закрыты. Он сидел один в большой, со вкусом обставленной квартире. Из стереоколонок мягко звучал уже знакомый нам хрипловатый голос, и ему эхом вторил другой:

В тот день, как облак, Лебедь появился,

в тот день открылась Роза, словно нож…

Ты нежилась под солнцем и скучала,

меня, солдата, колотила дрожь.

Я с матерью простился накануне.

«Не плачь. Считай, что комната за мной.

И не суди, пожалуй, слишком строго,

узнав, что плохо кончил твой меньшой».

Я был в жару – и Роза стала вянуть,

я жалок был – и Лебедь чахнуть стал,

зато ты предпочла меня всем прочим,

и я себя рабом твоим признал.

Он был словно в трансе. Иногда он продолжал шевелить беззвучно губами, хотя ему, вероятно, казалось, что он поет. А то вдруг снова «просыпался», обретая голос.

«Вставай! – раздался голос трибунала. —

Вставай, пока не дрогнул твой отряд!

У них уже кончаются патроны,

уже твоих товарищей теснят».

Но медлил я, изнеженный, в объятьях,

я льнул, давно пресыщенный, к губам,

и сладкий яд, по жилам растекаясь,

убил во мне всю ненависть к врагам.

Так и не смог своих предупредить я,

что неприятель в тыл зайти сумел.

И вот меня считают дезертиром

все те, кто в том сраженье уцелел.

Если бы его сейчас увидел доктор Раскин, то вряд ли усомнился бы в том, что это его клиент.

О, ты дала душе моей свободу,

лишь тело – твой бессменный часовой.

Я обзавелся розою бумажной

и лебедем – игрушкой заводной.

С тех пор, как я принес тебе присягу,

никак домой не слажу письмецо.

Я выказал любовную отвагу,

меня зовут предателем в лицо.