Женские убеждения

Приезжая домой из Принстона на зимние каникулы, Кори видел, что Саб год от года опускается все ниже; единственное, что облегчало ситуацию – он больше не задирался, а выглядел совсем разбитым: тощий, в чем душа держится, голова заваливается вперед и постоянно трясется, на лице скачет переменчивая полуулыбка.

– Привет, братец Кори, – говорил Саб всякий раз, когда они встречались семьями. – Ну чего, обнимемся, студент.

– Как жизнь, Саб? – устало интересовался Кори, обхватывая этого Икабода Крейна[15] за плечи.

– Да так, ничего особенного. К Рождеству вот готовлюсь, сам понимаешь.

Однако на сей раз, снова оказавшись в доме семейства Перейра в Фол-Ривер – они приехали на воскресный ужин, после смерти Альби прошло два месяца, и Кори надеялся, что эта поездка вызовет хоть искру оживления в безразличной, будто одурманенной матери – он опустил ее в пухлые объятия шезлонга, в окружении тетушек и бегавших поблизости малышей. А потом поднялся на второй этаж и постучал в дверь, к которой не приближался уже много лет.

– Открыто! – откликнулся Саб, и Кори вошел в замызганную комнатушку: двоюродный брат растянулся на резной кровати из тикового дерева и курил кальян с марихуаной. Саб поднял палец, подождал, когда изо рта выйдет дым, а потом сказал:

– Удивил ты меня, что сюда явился. Явно совсем остался без друзей, покуда тут дома живешь и все такое.

– Вроде того.

– А пока ты учился в этом твоем выпендрежном колледже, лучше тебе жилось, чем нам, твоей родне? Только честно.

– Всей родне? Нет. Лучше, чем тебе.

Саб запрокинул голову и рассмеялся; на визит Кори в его комнату он реагировал с непривычным дружелюбием.

– Ладно, подколол, причем за дело. Давай, садись уже.

Кори сел в кресло, затянулся кальяном: столб стоялой воды забулькал, точно фонтан. Скоро комната уже казалась вполне сносной, а двоюродный брат не таким уж мерзким. Кори расслабился, и тут Саб вытащил из ящика комода крошечный глянцевый конвертик и сказал:

– А теперь главный номер программы. Покруче «Боверамы» будет.

Это был героин, «героин, который нюхают – вроде шоколада, который пьют, – объяснил Саб. – Специально так и сделан, чтобы нюхать, а не колоться. Вкус более мягкий, – добавил он с видом сомелье. – Чего скажешь? Закинешься?»

Кори, уже слегка одурманенный, сказал:

– Давай.

– Ух ты, ну и денек нынче в Фолл-Ривер. – Саб вытряхнул немного бурого порошка на зеркальце. – Кори Великий нюхает герыч со своим двоюродным братцем – опустившимся торчком.

– Кори Великий звучит классно.

– Погоди, тебе сейчас самому классно станет, – пообещал Саб, подавая ему квадратное зеркальце и короткую пластмассовую соломинку.

Кори вспомнил, как когда-то пил с Сабом через такую же соломинку клубничный молочный коктейль. Тогда на коробочке было написано: «Цирковые соломинки»; непонятно, почему ему сейчас это вспомнилось, но воспоминание принесло с собой несказанную грусть и жалость: коробка с соломинками, на которой был нарисован слон, сидящий за решеткой в вагоне циркового поезда, два мальчугана, сидящих рядом, с усиками розовой пены.

Порошок втянулся в ноздрю с той же легкостью, что и кокаин, который иногда появлялся на вечеринках в Принстоне, где было много богатеньких студентов. От героина у Кори во рту остался привкус глутамата натрия – смесь рыбы и рассола: химический, неестественный, однако занятный. И почти в тот же миг мозг его точно приправили щедрой и безжалостной порцией ядовитой соли, которая будто бы вылетала через дырочки из незаметно припрятанной солонки. Кори нагнулся и выпустил двоюродному брату на ковер янтарный фонтан рвоты.

– Ой, Саб, прости пожалуйста! – воскликнул он, зажимая рот рукой – сквозь пальцы тут же вылетела еще порция блевотины. В первый момент Кори не чувствовал ничего, кроме тошноты – видимо, наркотик на него не подействовал. Похоже, горе сделало его невосприимчивым к искусственным стимуляторам – так от избыточного использования антисептиков появляются резистентные виды бактерий. Потом он подумал: какая-то это странная мысль, а значит, героин все-таки, похоже, действует. Кори приподнял голову, комната качнулась и стала оседать – как будто бы дом был построен на зыбучем песке. Кори оседал вместе с ним, заваливался боком на драный ковер, обхватив себя одной рукой.

Он долго лежал с закрытыми глазами, пока не услышал издали писклявый голос, напоминавший голос Саба:

– Теперь можешь открывать.

Кори облизал губы, задумался, припоминая, что могут значить эти слова. Что он должен открывать? Подарки?

Не подарки. Глаза.

Глаза открой, Кори. Он и открыл.

Удивительное дело – мир казался чистеньким, промытым, он сделался мягче и безусловно лучше. Саб улыбался лучезарной улыбкой из какого-то пятна солнечного света на кровати, и Кори тоже ему улыбнулся: два расположенных друг к другу кузена наконец-то объединились в любви, которую испытывали друг к другу когда-то, когда пинали мячик на улице и разглядывали порнографические картинки, отчего напрягались их крошечные пипки, а они воображали себе, в каком мире им обоим предстоит жить.