– Подожди, моя история еще не закончилась. Рассказав нам о родах, мужчина признался: «Жена умерла от рака три недели назад. В последние дни мы много говорили о своей жизни, особенно о ее родах, о рождении нашего сына. Она сердилась на себя за то, что ни разу не пришла поблагодарить доктора Мансо за все, что он для нас сделал. Несмотря на протесты коллег, он проявил твердость, поддержал мою жену в ее выборе, он на нее не давил, помогал ей во время схваток и родов, он нас успокаивал, и все это было для нее очень важно. Прежде, из-за сколиоза, который деформировал ее спину и из-за которого она прихрамывала, многие люди относились к ней как к больной, как к инвалиду, и никто не был готов ее выслушать и отнестись к ней как к ответственному человеку. А вот доктор Мансо отнесся к ней серьезно и с уважением. Он сказал, что это нормально, что он ничего особенного не сделал, что она родила ребенка сама, но жена была с этим не согласна. Она сказала, что это «ничего особенного» изменило всю ее жизнь. Она стала иначе смотреть на себя и уже не казалась себе монстром. Сразу после ее родов меня перевели в другой город, далеко отсюда, нам пришлось уехать очень быстро, она все время повторяла, что хотела бы вернуться в Турман и сказать доктору Мансо, как он для нее важен, как он изменил ее жизнь, но время прошло, и вот как все кончилось. Заболев, она заставила меня пообещать, что, если она умрет, я приду сюда и все ему скажу. Мне так жаль, что доктор Мансо умер, я не смогу передать ему сообщение, но вы его друзья, вы продолжаете его дело, и я думаю, что его душа по-прежнему жива, моя жена тоже была бы счастлива это знать. Так что теперь вы…
Франц Карма снял очки и протер глаза.
– Какая история… – сказала я, тоже протирая глаза.
– Правда? После того как этот мужчина с сыном ушли, мы долго плакали, потому что эта история изменила не только жизнь его жены, но и жизнь Оливье. Позволить женщине рожать дома – двадцать пять лет назад для большинства акушеров это было абсолютное табу. Они беспощадно клеймили всех, кто осмеливался думать, что обойдется без них. А все те, кто поддерживал женщин в этом движении, назывались безумными преступниками или предателями. Итак, когда акушеры клиники узнали о поступке Оливье, они изгнали его из общества, отняли у него учеников и лишили права проводить консультации по акушерству. Постепенно они сделали его жизнь невыносимой, запретили даже входить в родильные залы и запугали всех акушерок и медсестер, которые хотели с ним работать. В итоге вся его деятельность свелась к ДПБ и консультациям по контрацепции.
– То есть ко всему тому, чем великие специалисты заниматься не хотят, – пробормотала Алина.
– Разумеется, он не выдержал. Он уехал из Турмана, стал жить замкнуто в квартире в Бреннсе, собрал всю документацию, какую смог собрать, и выразил все свое разочарование в первом издании
– Как жаль, – сказала я, и мое горло сжалось. – Вы рассказали об этом мужчине и его сыну?
– Нет. – Он снял очки. – Во-первых, потому, что в наших глазах Оливье не покончил с собой, а его убили. Во-вторых, потому, что мы с его родственниками договорились никогда не поднимать эту историю – подлецы, загнавшие его, сказали бы, что Оливье был некомпетентным, раз его ругали, и что его самоубийство явное тому подтверждение. Они ведь не знают, что такое отчаяние.
Он замолчал и перевел дыхание. Казалось, его мучает необходимость рассказывать эту историю до конца.
– Мы решили посвятить
Он задумался и повернулся к Алине.
– Можешь ей сказать, – пробормотала она. Ее глаза были влажными от слез.