Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм. 1860-1930

Фактически являясь лидером партии, Спиридонова в конце 1917 г. основала фракцию левых эсеров и признавала, что цели ее партии и партии большевиков тождественны. Выступив с этим утверждением на первом съезде левых социалистов-революционеров, она, тем не менее, оговорилась. «Мы вступили в новую фазу истории…, - сказала она, — в фазу мучительной классовой борьбы. Но именно поэтому наш долг в том, чтобы очистить воздух, вновь наполнить наши души идеализмом того сокровища, что оставили нам пострадавшие бойцы прошлого. Наша конечная цель — человеческая личность. Мы боремся не только за то, чтобы все люди могли есть; наша цель стоит значительно выше: мы боремся, чтобы в этой экономической борьбе человек мог восторжествовать и возвыситься как нравственное существо…» Оправдывая союз с большевиками, которых многие эсеры считали жестокими и материалистичными, она заявила: «Сегодня большевиков поддерживают народные массы, но это временно — временно, потому что все у них [большевиков] полно ненависти и злобы. Такие чувства, вытекающие из эгоистических интересов, могут быть полезны лишь в боях на баррикадах. Однако на второй стадии борьбы, когда начинается конституционное строительство, когда на основаниях любви и альтруизма должна быть построена новая жизнь, большевики обанкротятся. Но мы, кто хочет сохранить верность идеям основателей нашего движения, должны всегда думать о второй стадии»[641].

Разрыв с большевиками наступил по вопросу о терроре ЧК и немецкой оккупации Украины, последовавшей за Брестским миром. Индивидуальный террор традиционно был оружием эсеров — все три кандидатки от эсеров на выборах в Учредительное собрание были ранее осуждены за убийства; и убийства немецких чиновников на оккупированных территориях, где, по словам Спиридоновой, «не было ни одного крестьянина, чья спина не была бы в шрамах», проходили либо по ее приказу, либо с ее одобрения[642]. Все это было похоже на 1905 г. Подвергнутая критике со стороны большевиков, Спиридонова пишет хорошо известное письмо, в котором излагает свой взгляд на террор и его нравственные императивы «Вы называете это террором. Однако в истории русской революции данное слово никогда не употреблялось для обозначения мести или запугивания (это была наименее важная его цель). Он не означал всего лишь ликвидацию одного из палачей. Нет. Наиболее важным элементом террора был протест против деспотического угнетения, попытка вызвать в душах униженных мужчин и женщин чувство негодования, воспламенить сознание тех, кто молчал перед лицом унижения. Вот как террористы наступали на врага. И практически всегда поступки террориста сочетались с его добровольным самопожертвованием своей жизнью и свободой. Я считаю, что только так возможно оправдать террористический акт революционера»[643].

Отход Спиридоновой от большевизма и оправдание террора наиболее ярко проявились 30 августа 1918 г. в день покушения Фанни Каплан на жизнь Ленина. О Каплан, которую иностранные источники зачастую неверно называют Дорой Каплан, известно очень мало. Фейга Ефимовна Ройдман родилась в Волыни в 1890 г. в семье учителя-еврея[644]. Несмотря на то, что ее причисляли и к анархистам, и к эсерам, она никогда не входила ни в одну из этих партий. Как для большинства молодых и экзальтированных террористов, политика для нее, по-видимому, заключалась в борьбе с деспотизмом при помощи динамита и револьвера. По ее собственному признанию, она выстрелила в Ленина, потому что он заключил мир с немцами и предал революцию. Есть свидетельства, что у нее была неустойчивая психика, а ее поступок был одиночным рискованным предприятием. Каплан, так же как и эсеры, отрицала свою связь с ними, хотя большевики всегда настаивали на существовании между ними сговора. Если, как утверждают официальные источники, Каплан была расстреляна, то она была первой революционеркой, погибшей при новом режиме, — мысль, которая заставила Крупскую воскликнуть: «Революционер, казненный в революционной стране! Никогда!». Спиридонова, Ленин выступили против казни, а первая даже предположила, что акт милосердия в отношении старой заслуженной революционерки должен быть присущ «времени всеобщего безумия и сумасшествия». Однако акта милосердия как такового не было, но вполне могло случиться так, что Каплан не была расстреляна, а еще долгое время после всех этих событий находилась в заключении[645].