Жены и дочери

Молли действительно одолела болезнь, которой опасался ее отец; она не приняла острой, тяжелой формы, самые серьезные его страхи не оправдались, ибо непосредственной опасности не было. Однако недуг постепенно ослаблял ее, силы убывали с каждым днем, и под конец у отца ее появились опасения, что она уже никогда не вернется к нормальной жизни. Впрочем, не происходило ничего совсем уж непоправимого и угрожающего, о чем стоило бы сообщить Синтии, поэтому миссис Гибсон в своих письмах предпочитала обходить мрачные подробности стороной. «Весенняя погода не особенно полезна Молли» или «Молли очень утомилась во время пребывания в Холле и теперь отдыхает» – фразы эти никак не отражали подлинного состояния дел. Да и право же, сказала себе миссис Гибсон, зачем портить Синтии удовольствие всеми этими подробностями про Молли? Про нее и рассказывать-то, по большому счету, нечего, каждый следующий день похож на предыдущий. Но вышло так, что леди Харриет, которая при всякой возможности приезжала навестить Молли, поначалу вопреки желанию миссис Гибсон, а позднее с полного ее согласия (на то у нее были свои причины) написала Синтии письмо – собственно, с подачи самой миссис Гибсон. Вышло это так: в один из своих визитов, просидев после посещения Молли несколько минут в гостиной, леди Харриет сказала:

– Право же, Клэр, я провожу столько времени в вашем доме, что пора уже завести тут рабочую корзинку. Мэри заразила меня своим прилежанием к рукоделию, и я решила вышить маме скамеечку для ног. Это будет сюрприз, а если я стану работать здесь, она об этом не проведает. Вот только в вашем прелестном городке никак не подобрать золотые бусины, которые необходимы для цветочков; а Холлингфорд, который достал бы мне звезды вместе с планетами, стоит только попросить, в этом у меня нет ни малейших сомнений, по части подбора бусин вовсе не…

– Леди Харриет, дорогая! Вы забыли про Синтию! Только вообразите, какое это для нее будет счастье оказать вам услугу!

– Вы уверены? Что же, за мной дело не станет; вот только не забывайте, что я обращаюсь к ней с просьбой с вашей подачи. Пусть тогда заодно подберет мне и шерсть; какое счастье – доставить ближнему такую бездну удовольствия! Полно, ну а если серьезно: могу я написать ей и попросить выполнить несколько поручений? И Агнес, и Мэри сейчас в отъезде…

– Убеждена, что она будет в полном восторге, – ответила миссис Гибсон, которая, среди прочего, сообразила, что, если в дом к мистеру Киркпатрику принесут письмо от леди Харриет, на ее дочь упадет отблеск аристократического величия.

Она дала леди Харриет адрес, та написала письмо. Первая половина этого послания состояла из извинений за то, что она злоупотребляет временем Синтии; дальше же, ничуть не сомневаясь, что Синтия осведомлена о состоянии Молли, леди Харриет писала:

«Нынче утром я видела Молли. До того меня дважды не допустили к ней – она была слишком слаба, чтобы принимать посторонних. Хотелось бы усмотреть в ее состоянии признаки перемен к лучшему, однако с каждым разом она выглядит все более изможденной; боюсь, мистер Гибсон считает этот случай весьма серьезным».

Через двое суток после отправки этого письма Синтия вошла в гостиную своего дома, держась столь уверенно, будто покинула ее всего час назад. Миссис Гибсон дремала, хотя сама думала, что читает; почти все утро она провела с Молли и теперь, откушав второй завтрак и тщетно попытавшись накормить больную ранним обедом, сочла, что заслуживает отдыха. Увидев Синтию, она вздрогнула:

– Синтия! Дитя мое, ты откуда взялась? Ради всего святого, почему ты здесь? Ах, мои бедные нервы! Сердце так и трепещет, впрочем оно и неудивительно, после всех этих треволнений. Почему ты вернулась?

– Из-за этих самых треволнений, мама. Я не знала… ты не писала мне, что Молли серьезно больна.

– Экий вздор! Прости за резкость, дорогая, но это сущий вздор. Мистер Гибсон говорит, что у Молли просто разыгрались нервы. У нее нервная лихорадка, но ты не забывай, что нервы – одна выдумка, и ей уже гораздо лучше. Как неприятно, что ты уехала от дядюшки! Кто сказал тебе про Молли?

– Леди Харриет. Она написала про какую-то шерсть…

– Да, конечно… конечно. Но ты же знаешь, она все склонна преувеличивать. Тем не менее уход за больной чрезвычайно меня утомил. Так что, пожалуй, оно и к лучшему, что ты приехала, дорогая, а теперь давай спустимся в столовую и поедим; ты расскажешь мне все последние новости с Гайд-парк-стрит… Пойдем в мою комнату, не заходи пока к ней… Молли так чувствительна к шуму!

Пока Синтия ела второй завтрак, миссис Гибсон продолжала ее расспрашивать:

– Твоя тетушка оправилась от простуды? А Хелен, наверное, уже совсем окрепла? Маргарет, как всегда, очаровательна? Мальчики, полагаю, уехали в Хэрроу? А мой давний любимчик мистер Хендерсон?

Ей не удалось совершенно естественно встроить этот вопрос в череду прочих; тон ее помимо воли изменился, выдав жгучее любопытство. Синтия ответила не сразу; она с подчеркнутой неспешностью налила себе еще воды, а потом сказала: