Жены и любовницы Наполеона. Исторические портреты

В тот же вечер состоялось частное крещение, когда Наполеон, держа младенца на руках, торжественно подошел к купели, Мария Луиза, совершенно обессилевшая, но довольная тем, что все так кончилось, получила сказочную награду — ожерелье из семи нитей великолепного жемчуга, всего восемьсот шестнадцать горошин, которое стоило полмиллиона франков.

Немного окрепнув, она написала радостное письмо отцу в Вену, и принц снобов Франц тут же заставил своих слуг искать исторические корни своего высокородного внука. Францу не хотелось думать о том, что его внук являлся также внуком безденежного корсиканского юриста.

Ученые глубоко копнули книги записей и архивы древних городов и пригреваемых солнцем деревень, но их ждал не очень большой успех. Франц смог проинформировать Бонапарта о том, что его специальная исследовательская группа наконец выявила следы первых Бонапартов в Тревизо. На Наполеона это не произвело впечатления. Размышляя над тем, что династия Габсбургов была основана около шести столетий назад таким же, как сам он, солдатом, который с помощью своего меча выковал целую империю, он заявил: «Я предпочитаю быть Рудольфом своей нации!» Гордый Габсбург никогда не простил ему этого язвительного замечания.

Наполеон сел за письменный стол, чтобы написать Жозефине, продолжавшей жить в Мальмезоне, симпатичном сельском доме, где она когда-то задумывалась, не поменять ли ей своего мужа на Ипполита Шарля, и где чуть не утонула еще в одном долговом озере. Ее бывший супруг хорошо знал обо всех ее счетах и после развода, но в свою торжественную минуту не стал беспокоиться по этому поводу. Ему хотелось, чтобы Жозефина услышала потрясающие новости из его собственных уст. «Я нахожусь на вершине счастья», — написал он.

Жозефина оказалась достаточно отзывчивой, чтобы как-то разделить с ним его радость. Она расценила письмо к ней как доказательство его продолжающейся благосклонности. Праздники и торжества продолжались несколько недель. Даже житель беднейшей лачуги украсил свое жилище и осветил окно мансарды. Лодочники Сены устроили яркий карнавал, каждый уважающий себя парижанин надел свою лучшую одежду и отправился в собор Нотр-Дам, чтобы поприсутствовать на общественном крещении 9 июня.

Отцу никогда не надоедала мысль о том, что у него здоровый и привлекательный сын. На смену заботливому государственному мужу в Наполеоне проснулся гордый и игривый родитель. Никогда еще в прошлом ни один человек и ни один триумф не приносили ему такого утешения и такой радости. Каждый час, который можно было урвать от работы за письменным столом и от пребывания в зале аудиенций, он уделял ребенку, а когда тот пошел, ему разрешили бегать по императорскому кабинету.

Иногда шаловливость и поддразнивание отца граничили с абсурдом. Он мог надеть на ребенка свою черную шляпу и нацепить ему детский меч для церемоний, в другой раз он мог держать его перед зеркалом и корчить страшные рожицы, настолько отвратительные, что король Рима визжал от восторга или ужаса — никто не способен был определить, от чего именно. За обедом он сажал ребенка рядом, обмакивал его пальцы в красное вино, позволяя обсасывать их, или обмазывал губы ребенка подливкой и громко хохотал, когда тот язычком пытался облизать их.

Государственные деятели и гувернантки с укоризной смотрели на эти устаревшие забавы, а некоторые даже пытались делать замечания по поводу недостатка у него чувства достоинства, о плохом влиянии, которое такое поведение может оказать на принца. Наполеон смеялся. Наполеон не советовался с ними о том, как надо воспитывать будущего владыку пятидесяти миллионов подданных. Вместо этого, как бы заглядывая в свое будущее, когда в утешение ему останется только портрет этого ребенка, он выжимал максимум удовольствия из своего величайшего торжества.

Иначе обстояло дело с матерью мальчика. Даже материнство не смогло оживить воображение в крестьянских мозгах Марии Луизы. Она исполняла свой долг — не больше и не меньше.

По утрам она просила, чтобы ребенка приносили к ней, и наблюдала, как ему все надоедает и он начинает ерзать. При этом она смотрела на него своими спокойными голубыми глазами поверх газеты. Позже в течение дня Мария Луиза иногда проводила десять или пятнадцать минут у колыбели. Она оказалась скупа на ласку и никогда не заходила в детскую комнату без рукоделия, чтобы занять свои руки, не теряя «напрасно» время. Она всегда чувствовала облегчение, когда одна из служанок приглашала ее на занятия музыкой или рисованием с Исаби. В глубине своего неповоротливого ума она задавалась вопросом: зачем все это беспокойство? Ребенок на месте, он здоров, а что еще надо?

Возможно, она была права, а Наполеон заблуждался. Его суждения стали уже не столь правильными, как прежде. Его все меньше интересовали подводные течения тех рек, которые он форсировал, а беспрерывные интриги льстецов стали надоедать ему. Что же касается нескончаемой войны в Испании, иногда он забывал о ней на несколько дней кряду.