Жернова. 1918–1953. Большая чистка

«На днях состоится собрание нашей партийной организации, на котором будет подведен итог…»

А вдруг это сведение посчитают секретным? Вдруг увидят в нем намек на что-то антипартийное? Спина Атласа взмокла, он растерянно огляделся. С другой стороны, зачеркивать нельзя: тоже могут подумать что-нибудь не то… И Атлас продолжил в отчаянии:

«… нашей работы. К сожалению, были упущения. Не исключено… — Он зачеркнул эти слова, потому что они доказывали его сомнения в истинности происходящего, и написал: — Уже доказано, что в наших рядах укрывались враги и старались очернить и уничтожить как можно больше честных партийцев и преданных партии и товарищу Сталину чекистов…»

Атлас вытащил из кармана штанов грязный платок, вытер им мокрое лицо и шею. С платка посыпались крошки табака. Забыв о письме, он стал выворачивать карманы и вытряхивать на постеленную на стул газету все, что в карманах его завалялось, затем тщательно перебрал — получилось хоть и на очень тоненькую, но самокрутку.

Закурив и почувствовав приятное головокружение, Атлас принялся перечитывать письмо: вроде бы все написано, как надо, — не придерешься. Впрочем, если он и лукавил в чем, то разве что самую малость. К тому же он имел на лукавство моральное право: еврей не обязан говорить гоям всей правды, если эта правда может принести ему вред. И хотя Атлас считал себя атеистом, догмы иудаизма, зазубренные в детстве, сидели в нем крепко, составляя как бы его вторую сущность, которая могла быть востребована в любую минуту.

Докурив самокрутку до пальцев, Атлас подольше задержал дым в легких, с сожалением посмотрел на мокрый сморщенный окурок, задавил его в пепельнице и вздохнул: после курения захотелось есть.

Дверь вдруг открылась — Атлас похолодел и с трудом поднял голову от стола, жуткий страх парализовал его волю и сковал тело.

— Вень, у тебя курить не найдется? — спросил его заглянувший в дверь старший сержант из соседнего отдела Степан Мурыжников, из местных, рыжеволосый увалень с зелеными, как у кошки, глазами. — А то, понимаешь ли, все искурил, а уходить из кабинета боюсь: сказали ждать на месте.

— Нет, Степан, я тоже все выкурил, — произнес Атлас, чувствуя, как уходит страх и холодный спазм отпускает его желудок: значит, не он один боится, не он один со страхом ожидает решения своей судьбы. — И вдруг, неожиданно для самого себя, предложил: — Пойдем в буфет вместе. — Глянул на часы: — Да и в столовую пора: живот подвело.

Мурыжников расплылся в благодарной улыбке.

— И правда, пойдем! — подхватил он, вдруг как-то по-идиотски хихикнув. — А то сидишь, понимаешь ли, сидишь, а чего сидишь и сам не знаешь. — И с надеждой глянул на Атласа.

Оба знали, почему сидят, оба боялись и ожидали одного и того же.

Они шли по коридору в противоположное крыло здания, где помещалась столовая для сотрудников Управления, шли плечо к плечу, иногда прижимаясь друг к другу, точно такая близость могла оградить их от всяких неприятностей, заискивающе улыбались встречным и изо всех сил старались показать, что у них-то все в порядке, бояться нечего. Никто их не остановил, даже не окликнул. В буфете они купили по три пачки папирос, съели по тарелке щей с мясом, по две порции гуляша, выпили по три стакана чаю, и все никак не могли насытиться, но более всего оторваться от этого стола, казавшегося им островком безопасности.

Но обеденный перерыв не бесконечен, и им пришлось вернуться в свои кабинеты.

Так, в ожидании, прошел весь день — и ничего не случилось. О них словно забыли. Мурыжников, а он в органах недавно, проводил время у Атласа, оставив на своем столе записку: «Я у тов. Атлас. Решаем задачу по профилактике правонарушений со стороны отдельных граждан и несознательных». Но ничего они не решали, даже разговаривать почти не разговаривали: не о чем было разговаривать. Тем более о страхах своих — о них-то ни разу и не обмолвились.

День, тянувшийся бесконечно долго, в конце концов закончился. Никто их никуда не вызывал, никто к ним не заходил, и, следовательно, никаких распоряжений от нового начальства они не получали. Сидеть дальше в кабинете вдвоем или порознь и со страхом прислушиваться к шагам в коридоре не имело смысла. Но они все-таки подождали сперва полчаса, затем, переглянувшись, еще столько же.

Первым не выдержал Мурыжников:

— Знаешь, Вень, я, пожалуй, пойду. — Он посмотрел на Атласа виновато, пояснил: — Если понадоблюсь, так гостиница рядом.

— Я, пожалуй, тоже, — согласился Атлас. И добавил, криво усмехнувшись: — Чему быть, того не миновать.

Они вернулись в гостиницу и разбрелись по своим опустевшим номерам. Соединиться вместе побоялись: как бы чего не подумали те, кто сейчас решает их судьбу.