Жернова. 1918–1953. Клетка

С другой стороны, и виновные тоже ведь были. Тот же Кутько, например. Что о нем знает Петр Степанович? Ничего. Зато всем в Константиновке известно, что кирпичи из шлака делают плохие, они разваливаются и от жары, и от холода, и от дождей. Об этом даже писала местная газета, утверждая, что дело не в несовершенстве технологии, а в самом настоящем вредительстве и саботаже старых спецов. Может, так оно и есть на самом деле. Может, Кутько этот и есть самый настоящий вредитель и саботажник. И если Петр Степанович не пойдет в НКВД, то его арестуют за то, что он знал об этом Кутько — или, по крайней мере, догадывался, — но никаких мер не принял.

По улицам бегала ребятня, с криком и шумом гоняя по пыли железные обручи. На лавках возле калиток сидели старухи и старики, разглядывали редких прохожих, судачили.

Вился дымок крепкого самосада, звучали напевные голоса. Петр Степанович кланялся то в одну, то в другую сторону.

"Вот живут же люди — и никаких тревог, — с тоскою и завистью думал он, шагая к дому. — А тут как в заколдованном круге: куда ни кинь, всюду клин".

Пересменка на заводах уже закончилась, прохожих на улице почти не видно. Со стороны еще недостроенного стадиона слышится то усиливающийся, то резко ослабевающий рев сотен голосов: там играют в футбол константиновцы с приезжими изюмцами. Идут, судя по времени, последние минуты матча. Когда рев болельщиков смолкает, слышится перестук колес длинного товарняка, идущего на север, свистки маневровых паровозов.

По улице бредет точильщик, кричит монотонно, в такт колесам поезда:

— Ножи-и-но-о-ожницы-то-чу-ууу!

На перекрестке цыганка, облепленная чумазыми цыганятами, пристает к молодой женщине:

— Позолоти ручку, красавица, всю правду тебе открою: что было, что есть и что сбудется…

Увидела Петра Степановича с его корзинками, подтолкнула к нему цыганят.

Подбежали двое, нахально стали требовать:

— Дя, давай помидор! Дя, давай помидор!

Дал пять штук и три огурца. Схватили цепкими грязными ручонками, кинулись к матери, не поблагодарив.

Петр Степанович, шагая дальше, суеверно подумал: "Я сделал доброе дело, может, господь, если он есть, отвратит от меня за это очередную беду".

К своему дому Петр Степанович подходил с гулко бьющимся сердцем. На углу остановился, попытался успокоиться, чтобы ненароком не перепугать жену. Случайно глянул на ноги: они все еще были босы и пыльны, штаны подвернуты. Если бы не Кутько, он бы непременно умылся родниковой водой, обулся бы. То-то же на него так пялились старики: инженер, а в таком непотребном виде.

Прислонив велосипед к стене дома, Петр Степанович слегка отер ноги о пыльную траву и травой же, не столько очистив от пыли, сколько размазав ее, обмахнул сандалии, обулся, отвернул штанины. Ну, как говорится…

Жена Петра Степановича, Вера Афанасьевна, все такая же полненькая и плотненькая, какой была и несколько лет назад, разве что некогда черные волосы будто припудрило меловой пылью, ожидала своего мужа, сидя на лавочке возле подъезда с двумя соседками. Увидев Петра Степановича, всплеснула пухлыми руками и провозгласила:

— А вот и мой Петр Степанович!

И тут же поспешила к нему навстречу, приговаривая:

— А я тебя жду-жду, а тебя все нет и нет… Что-нибудь случилось?

— Нет-нет, ничего не случилось, — поспешил успокоить ее Петр Степанович. — Просто заработался. Травы много, огурцы — так все заросли травой, едва видно.

Поздоровавшись с соседками, Петр Степанович принялся отвязывать корзины, путаясь в узлах и веревках. В черных глазах Веры Афанасьевны затаилась тревога: муж явно чем-то расстроен, что-то с ним случилось, ее не обманешь.

У себя дома он долго мылся под душем, не столько оттого, что был грязен, сколько от желания отсрочить разговор с женой. Петр Степанович знал, что Вера Афанасьевна заметила его расстройство и теперь не отстанет, пока не выпытает у него все.

Раньше за ней подобное не водилось, она благоговела перед мужем, не смела не то что перечить ему или вмешиваться в его дела, но даже иметь свое мнение по пустякам. Это иногда ужасно злило Петра Степановича. И вот он вернулся из Березников и застал свою всегда робкую и послушную жену совершенно изменившейся: она и перечила ему, и вмешивалась во всякое дело. По-видимому, такие изменения в ее поведении произошли потому, что она, лишившись мужа, пошла работать — впервые в своей жизни, — и увидела эту жизнь как бы изнутри, что-то поняла в ней по-своему и по-новому оценила самою себя.

Наконец, в ней, судя по всему, начала развиваться обычная учительская жилка: учить не только детей, но и всякого, кто попадется под руку. Более того, Вера Афанасьевна стала относиться и к Петру Степановичу как к маленькому, несмышленому ребенку, она опекала его во всем, и куда бы он ни собирался, какие бы дела ему ни предстояли, всегда находила, что ему посоветовать и подсказать.