— Да-да, большое спасибо!
Петр Степанович выудил из пачки папиросу непослушными пальцами, приподнялся, перегнулся через стол, прикуривая от спички русоволосого, вспомнил при этом Березники, пустую гулкую комнату и как предлагал ему закурить Алексей Задонов. А у Петра Степановича пальцы тогда были грязные, отмороженные, с синими обломанными ногтями…
Сделав несколько жадных затяжек дымом, заговорил снова:
— Понимаете, я никакой вины перед советской властью за собой не знаю… Простите, наверное, все так говорят, но я всегда старался работать честно, в политику не лез… Может, это и плохо, но, согласитесь, не все же непременно должны быть политиками… Да. И сюда, в Константиновку, перебрался с женой… она у меня в школе преподает, в начальных классах… — переехал потому, что надеялся, что здесь мне не будут колоть в глаза моим прошлым. Но вот… Как бы это вам сказать? — замялся Петр Степанович. — Я, признаться, очень сейчас боюсь, что мои… мои показания могут обернуться против человека, который, быть может, ни в чем не виноват. Но вы должны понять, что после двух арестов и всего остального я уже не понимаю, что должен делать в том или ином случае, то есть когда человек говорит просто так, от обиды, а когда с определенным смыслом…
— Поверьте, я вполне понимаю ваше состояние, — произнес Дудник, стряхивая пепел с папиросы в укороченную гильзу из-под трехдюймового снаряда.
Говоря так, Артемий ничуть не лукавил: люди, подобные этому инженеру Всеношному, запутавшиеся в стремительных событиях послереволюционных лет и все еще не сумевшие найти в них свое место, оказывались перед ним, следователем ГПУ, довольно часто. Кто-то из них искал понимания своему отчаянному положению и даже защиты, хотя недавнее ГПУ, а нынешнее ГУГБ, не та организация, которая защищает отдельных граждан от собственной, мягко говоря, деятельности. Но в этой организации, как и везде, работают разные люди, которые по-разному относятся к своим соотечественникам. Да и сами соотечественники, по собственной воле приходившие в органы, вели себя тоже по-разному. Иные, например, пытались защититься тем, что подставляли вместо себя других. Этих, иных, Дудник презирал.
— Давайте поступим так, — снова заговорил он, изучая растерянное лицо посетителя. — Вы еще пару минут подумаете, прежде чем говорить о том, что с вами случилось, а уж потом, если не передумаете, подумаем вместе. Договорились?
— Да-да, конечно, — поспешно откликнулся Петр Степанович, хотя ничегошеньки не понял из сказанного. — Я уже думал… голова кругом… сам я все равно ничего придумать не смогу… то есть, простите, я уже решил придти к вам и рассказать… а там что бог даст…
— Ну что ж, рассказывайте.
И Петр Степанович рассказал о встрече и разговоре с техником Кутько, путаясь, поправляясь и постоянно оговариваясь.
Выслушав Всеношного, Артемий сразу же решил, что, во-первых, инженера Всеношного пригнали сюда страх и собственная мнительность, а не желание подставить кого-то вместо себя; во-вторых, этим Кутько следует заняться основательно. Судя по разговору Всеношного с Кутько в меловой балке, тот ищет себе если не сообщников, то, по крайней мере, единомышленников, и ищет их среди тех, кто был за что-то наказан советской властью. Ясно было также, что Кутько не один, — кто-то ведь дал ему информацию на Всеношного, — и если это еще не организация, то Кутько и ему подобные ведут дело именно к этому.
— А кто такой Дубенец? — спросил Артемий, заглядывая в тоскливые глаза Петра Степановича.
— Дубенец? — переспросил Петр Степанович, уже забывший, что он называл эту фамилию.
— Да-да. Дубенец Павел Данилович. Тот, который познакомил вас с Кутько.
— Павел Данилович, — заволновался Петр Степанович, — очень порядочный человек. Он не может состоять ни в какой организации. Поверьте мне, гражданин начальник.
— Я вам верю, Петр Степанович. И все же: что он за человек? Где и кем работает? Как давно вы его знаете?
— Он работает на металлургическом начальником литейного производства… то есть он мой непосредственный начальник.
— Это не там, где произошел выброс металла и погибли двое рабочих?