Жернова. 1918–1953. Клетка

Парень присел от страха, медленно обернулся. Увидев Игарку, захлопал широко раскрытыми черными выпуклыми глазами, пухлые губы его, обметанные юношеским темным пушком, дрогнули в неуверенной улыбке. Затем парень медленно выпрямился и уставился на Игарку с неподдельным удивлением и любопытством.

— Тю-у! — произнес он, и лицо его расплылось от припухлого носа во все стороны, источая добродушие и покладистость. Казалось, что он вот-вот расхохочется. — Ты хто такый будэшь? Га?

— Моя Игарка будет, — ответил Игарка бабьим голосом, что показывало его доброжелательность по отношению к незнакомцу, и, опустив винтовку, тоже улыбнулся, простодушно и доверчиво: парень ему как-то сразу же понравился, хотя в жизни своей Игарка повидал всякую каторгу, и среди них были, на взгляд Игарки, весьма привлекательные молодые люди.

— Моя твоя лови, моя твоя лагерь веди. — На этот раз голос был другим, вполне мужским.

— На що мэни у лагэрь? — удивился Пашка еще больше, не в состоянии связать этого чудного человечка с неумолимыми и безжалостными преследователями. — Я нэ хочу у лагэрь. Ты що? У лагэрь… — И вдруг глянул с подозрением и весь сжался, будто приготовился к прыжку. — А идэ дядько Сидор?

— Игарка дятько Сидор стреляй делай. Дятько Сидор маленько помирай.

Игарка снова улыбнулся, выказав все свои крупные желтые зубы. Ему все больше чем-то нравился этот лупоглазый, белозубый парень, и он не хотел огорчать его сообщением, что Сидор Плошкин, который, как понял из рассказа профессора Игарка, насильно угнал этих людей из лагеря, еще жив.

— Яа-ак цэ — стреляй? — опешил Пашка. — Цэ ты стреляй дядьку Си-идора-а? — И ткнул для убедительности в сторону Игарки пальцем.

— Моя, однако, маленько стреляй делай, — радостно покивав головой, еще шире улыбнулся Игарка. — Моя твоя стреляй нету, моя твоя жалей. Игарка — хороши люди, шибко хороши люди. — И опять в голосе якута зазвучали бабьи нотки.

— Ах-х!.. Ах ты гнида косоглаза! — воскликнул Пашка с изумлением, все еще не веря, что это вот чучело могло убить дядьку Сидора, такого разумного и крепкого мужика. Он выхватил из-за пояса топор. — Та я ж тэбя, погана твоя душа!..

Но Пашка не успел сделать и двух шагов, как Игарка вскинул винтовку и воскликнул с угрожающей хрипотцой:

— Твоя стой, моя стреляй делай! Ходи не надо, однако!

— Ходи-стреляй! Ах ты, мать твою! — совсем взбеленился Пашка, взмахнул топором и с воплем кинулся на Игарку.

Точно так же когда-то он безоглядно кинулся с топором на милиционеров и хуторских активистов, когда те пришли раскулачивать многолюдный курень Дедыко. Но тогда Пашку сбили с ног, повязали и отправили на суд в станицу Белореченскую.

И на сей раз Пашке не удалось воспользоваться топором: пуля вошла ему прямо в лоб, прямо над переносицей, а выстрела Пашка так и не услыхал. Он крутнулся на месте и рухнул навзничь, выронив топор и широко раскинув руки. Его черные, слегка выпуклые хохлацкие глаза уставились гневно в пасмурное небо, словно небо было виновато в его неудавшейся жизни и в такой ранней смерти.

Игарка опустил винтовку и с сожалением покачал головой: видят духи неба и гор, камней и деревьев: он не хотел убивать этого парня.

Вздыхая и бормоча, Игарка присел на корточки в нескольких шагах от убитого им человека, согнулся, расправил малахай, чтобы не капало на лицо, вытащил трубочку, набил ее табаком и закурил, с печалью глядя в мертвое лицо парня.

Смутные мысли теснились в голове старого якута. Когда-то у него тоже был сын, но его убили красные партизаны, убили за то, что он вывел из тайги отряд семеновцев, со всех сторон окруженный этими партизанами. А почему ж ему было не вывести этот отряд, если его об этом попросили и дали сразу же всякого товару и патронов? Мужчины рода Игарки всегда помогали тем, кто их об этом просил, потому что никто не знал тайги так хорошо, как они.

Красный командир почему-то думал по-другому: он велел связать сына Игарки и забрать с собой.

Игарки на ту пору не было в поселке, он вернулся на другой день и сразу же отправился по следу партизан. Сына он нашел неподалеку от поселка, застреленного в упор, в спину. Игарка отомстил красным партизанам, выследив и застрелив из засады их командира.

Потом пришли белые, ограбили поселок, многих убили. Теперь уже им жестоко отомстил Игарка, застрелив их командира и еще семерых солдат — по одному за каждого убитого соплеменника: именно так повелевали законы предков.

Игарке все равно было, красные или белые, лишь бы они не мешали им жить по этим самым законам.

В конце концов в тайге окончательно утвердилась советская власть, Игарка снова стал ходить в сопки с геологами и геодезистами, ловить беглую каторгу: каторга часто нападала на якутов, отнимая у них последнее, насилуя и убивая. Правда, теперь за поимку или убийство каторги давали меньше всяких товаров, чем при старой власти, но наказать власть, как и в прежние годы, Игарка не мог: она была чем-то вроде таинственных духов гор, которые могли творить все, что им заблагорассудится, и народу Игарки оставалось лишь молиться им и просить о милости.

Глава 32