Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Горькие слезы то и дело набегали ему на глаза и застилали причал, а на нем маленькую букашечку со странной и обидной кличкой. Коноплев судорожно втягивал в себя воздух, ломал пальцы рук.

Ему вспоминались лесистые горы, туманы по утрам, когда молчаливая смена идет на рудник, шаркая по пыльной дороге сапогами и лаптями, медленно выкатывающееся из-за горы солнце и далеко разносящиеся хриплые вскрики рыси — хозяйки окрестного леса.

Ничего этого уже не будет.

Рядом махали шляпами и платками и кричали на разных языках люди, покидающие Францию. Иные, как и Коноплев, навсегда. Но он покидал не Францию и не Европу — он покидал Россию, которая не заметила пропажи одного из тех, кто бежал из нее, испугавшись содеянного, как бежит убийца от трупа своей нечаянной жертвы, уже не в силах ничего изменить.

Пароход, избавившись от буксира, коротко и благодарно рыкнул, за кормой закипела зеленая вода, берег медленно поплыл назад, впереди лежало безбрежное море, светило солнце, белые облачка купались в прозрачной голубизне неба, а их отражения — в зеленой воде. Холмы, пальмы, магнолии, кипарисы, белые дома, виллы, пляжи, гавань с пароходами — все постепенно затягивалось легкой дымкой, как затягивается беспамятством далекое прошлое.

Глава 14

До Берлина Всеношные доехали благополучно, там шумно простились с попутчиками, сели на другой поезд и покатили в Эссен. Мелькали мимо большие и маленькие немецкие города со знакомыми названиями, дымили по сторонам трубы заводов и электростанций, и Петру Степановичу казалось, что в Германии мало что изменилось за прошедшие почти двадцать лет. Понемногу он стал успокаиваться и обретать уверенность. Окончательно же Петр Степанович успокоился лишь тогда, когда побывал в Эссене на одном из машиностроительных заводов, посмотрел тамошнее оборудование, станки, приемы работы. Да, изменилось многое, но не настолько, чтобы поставить его в тупик. Напрасно он боялся и переживал.

Постоянно, как и предполагалось, Петр Степанович с Верой Афанасьевной обосновались в Дюссельдорфе, в небольшом коттедже на окраине города, откуда Петр Степанович ездил на заводы или отлучался на день-два в другие близлежащие города. Немцы были вежливы и аккуратны, каких-то секретов, казалось, у них от русского специалиста не существовало: они показывали все самое новое и даже то, что находилось в стадии разработки, но пока никому не требовалось.

— Кризис, — говорили немцы. — Хорошо, что есть Россия, которая развивает свою промышленность. Бог даст, с вашей помощью и Германия встанет на ноги.

Петр Степанович с головой погрузился в изучение их производства, читал научные журналы, которые до советской России не доходили, и в голове его зрели планы на будущее. Вот закончится командировка, он вернется на свой завод и выступит застрельщиком тех передовых идей, которые будоражат не только Германию, но и весь западный промышленный мир. В конце концов, большевики — это одно, а Россия — совсем другое, и если он не обязан служить большевикам, то России служить обязан. Да и кто, как не он, может показать этим неучам, — показать своим трудом, добросовестным отношением к делу, — что русский инженер всегда был и остается патриотом своего отечества, несмотря ни на что.

* * *

Поздним вечером, вернувшись из очередной поездки, Петр Степанович, чистый и свежий после душа, в полосатой пижаме, сидел в большой столовой за большим столом, накрытым белоснежной накрахмаленной скатертью, предостерегающе шуршащей при каждом его движении, пил чай из чашки тончайшего мейсенского фарфора и листал книгу на немецком языке под названием «Россия и евреи». Книгу эту он купил в киоске, соблазнившись ее названием, прочитал несколько дней назад, почти не отрываясь, читал с изумлением, отчеркивая наиболее значительные места, потому что книга рассказывала об участии евреев в русской революции, об участии, масштабы которого Петр Степанович представлял довольно смутно, потому что многое вершилось где-то в стороне, таилось за какими-то стенами, а на виду чаще всего оказывались совсем другие люди, то есть не евреи, хотя и евреи мелькали тоже. Но самое интересное, что книга написана пятью авторами — и все они евреи.

Изумление, вызванное книгой, не покидало Петра Степановича до сих пор, и он теперь лишь пробегал глазами отчеркнутые места, вновь и вновь поражаясь тому, что он в то время, о котором говорилось в книге, многое слышал о «еврейском засилье», но полагал, что эти слухи сильно преувеличены. Даже сидя в тюрьме во время следствия и слушая разговоры сокамерников, в которых евреев поминали недобрым словом, встречаясь на допросах со следователями-евреями, он продолжал оставаться в убеждении, что все эти слухи и разговоры от зависти и злобы: надо же на кого-то сваливать все беды, обрушившиеся на Россию.

И вот, оказывается…