Жернова. 1918–1953. После урагана

— Та якый ниякый, а усе конець. Чотыре роки усе у лесе та у лесе. Вши ось, чирьи замурдувалы. Нема нияких сил. Шо там помирать, шо тута.

Когда Микола Жупан ушел, а провожавший и инструктировавший его капитан Обручев вернулся, оба офицера некоторое время сидели молча. Первым нарушил молчание капитан Красников.

— Ты веришь этому Жупану?

— А что ты предлагаешь?

— Я предлагаю пойти за ним по следу. С собаками. Они нас приведут на их базу.

— Никуда они нас не приведут. У них отработана целая система запутывания следов. Он знает в лесу каждый кустик, каждый камушек, а у тебя в роте одна молодежь, ребята все городские — их за версту и глухой услышит.

— Тогда пусть бы он сам повел нас к базе… Или как там она у них называется…

— Тоже не получится. У них наверняка есть промежуточные посты, которых нам не миновать. Нет, Андрей, если он их приведет, то приведет, а нет, придется нам самим искать их схроны. Судя по карте, путей отхода у них только два: на запад, к польской границе, и на юг. Перекрыть эти пути в непосредственной близости от их схрона мы сумеем. Если успеем, конечно. А там освободится рота курсантов погранучилища — просеем лес сквозь пальцы. Нам главное не допустить банду в ближайшие села: без продуктов они долго не продержатся и обязательно куда-нибудь да сунутся… Кстати, а где твой замполит? — свернул Обручев на другую тему.

— Во Львов уехал: жена у него родить вот-вот должна. Ну, командование и отпустило.

— Как он, ничего?

— Мальчишка еще. В этом году только училище закончил. А так, что ж, дело свое знает.

— Ладно, давай спать.

Они легли в той же комнате, где допрашивали Миколу Жупана, подстелив под себя большие мешки с сухими кукурузными листьями. Донимали блохи, во дворе без умолку брехала собака; иногда выходил хозяин хутора, цыкал на нее, но через минуту она начинала снова: видать, никак не могла успокоиться оттого, что на хуторе вдруг объявилось так много чужих людей.

Под окнами чавкали шаги часового, в ветвях деревьев и кустов шумел ветер, время от времени в серое окошко хлестал косой дождь.

Красников представил себе, как Микола Жупан пробирается сейчас по темному лесу — маленький затравленный человечек, которому куда ни пойди, везде плохо.

Почему-то вспомнился подполковник Дудник, так неожиданно исчезнувший во время боя в начале января сорок пятого. Странный человек. Вот и этот Микола Жупан — будто оторванный от газеты клочок, на котором непогода стерла печатные строчки, превратив бумагу в серый и грязный обрывок, который гонит ветер и кружит вода, наступит кто-нибудь и втопчет в грязь, и исчезнет этот клочок, ничего после себя не оставив.

Красников вздохнул, заворочался на своем шуршащем матрасе.

— Не спишь, Андрей? — спросил Обручев.

Щелкнул портсигар, чиркнула зажигалка, огонек осветил лицо особиста, его тонкий, прямой нос.

— Да так что-то, — не сразу ответил Красников и тоже полез за папиросами.

— У меня вопрос к тебе… — Обручев затянулся дымом. — Не для анкеты, из любопытства: ты как попал в эти края?

— А я думал, тебе известно…

— Откуда! Вызвали, сказали, что майора Ясельника ранило и что я должен срочно отправляться на его место. А там, мол, на месте, капитан Красников, он в курсе дела. Взял вещички — и к тебе.

— Да как попал… После войны два года служил на Кавказе, на границе с Турцией. Должность — замначальника заставы. Оттуда направили сюда… с повышением. Приехал в округ, а мне говорят: «Застава от тебя не уйдет, надо с бандами кончать». Дали под команду роту новобранцев, поучил малость, ну и…

— Женат?

— Да. Жена сейчас в Москве, у матери. Ждет, когда вызову. А куда вызывать, я еще и сам не знаю… Сынишке полгода всего, — вздохнул Красников. И добавил: — У жены молоко пропало.

— Да, от такой жизни не только молоко… — посочувствовал Обручев. — Я вот женат три года, дочери скоро два, а, собственно, как не было семьи, так и нет: она в Минске, я — черт знает где, и неизвестно, когда все это кончится.

— Ты считаешь, что с бандами — это надолго? — приподнялся на локте Красников.

— Не знаю. Я как в сентябре сорок четвертого начал, так вот до сих пор. Сперва в Польше — против Армии Крайовой, потом в Литве — против «лесных братьев», теперь — против бандеровцев. Вот так вот надоело.

В противоположном углу зашуршало, и Красников догадался, что Обручев провел у себя под подбородком ладонью.

— Я ведь всю войну, — снова заговорил Обручев, — все больше по немецким тылам шастал. Сперва в дивизионной разведке, потом во фронтовой, потом… потом с партизанами работал… С кем только не работал! В этих краях, между прочим, тоже бывать приходилось.

— А что, в Прибалтике — до сих пор еще? — осторожно спросил Красников. И поправился: — Если нельзя, не отвечай.

— Похлеще, чем здесь, — с готовностью откликнулся Обручев и снова завозился, зашуршал своим матрасом, закуривая очередную папиросу.

Помолчали.

— О чем задумался, ротный? — спросил через минуту Обручев.

Красникову послышалась в его голосе усмешка. Он не ответил, лишь пожал плечами.