Жернова. 1918–1953. После урагана

Ну, а он, Иван Задонов, имеет право на самосохранение? Что потеряет человечество, если он завтра погибнет? И поток не оскудеет, и никто не заметит, что из общей массы выпала маленькая частичка? Неужели огромный мир каждый носит в своей душе и с уходом кого-то этот мир не становится беднее? Да? Нет? Но почему он вдруг сам впал в такой пессимизм? Неужели в нем так еще сильна интеллигентская мягкотелость? «Мертвые вызывают лишь любопытство…» Значит, когда его убьют… Но ведь речь идет совсем не о нем, а о людях, которые стоят на пути прогресса, мешают развитию. Конечно, каждый из них в своей душе носит тоже целый мир, но это мир вражды и ненависти, с уничтожением которого расправят крылья другие — лучшие — миры. Да, только так. Всегда надо видеть перед собой конечную цель. А цель эта — благородна. И все, и точка, и никаких сомнений! «Живые вызывают сострадание…» Че-пу-ха!

В расположение роты лейтенант Задонов добрался в два часа пополудни — значительно раньше, чем рассчитывал. В Мятице, небольшом селе дворов на пятьдесят, откуда он уезжал шесть дней назад и где в то время стояла рота особого назначения, он застал лишь ротного старшину Абдуллаева с поварами и обозниками, которые маялись от безделья. Старшина доложил, что рота находится в пяти километрах от села, что всем выдан сухой паек и ему туда соваться не велено, а велено оборонять Мятицу, если банда вдруг сюда сунется. Что же касается товарища лейтенанта Задонова, то на его счет никаких распоряжений от капитана Красникова не поступало, но если товарищ лейтенант прикажут, то он, старшина Абдуллаев, даст ему провожатого. Однако раньше чем стемнеет, идти туда нельзя, потому что рота находится в засаде, и появление там товарища лейтенанта средь бела дня может ее демаскировать.

Старшина Абдуллаев, скуластый и слегка раскосый татарин, лет тридцати с небольшим, увешанный орденами и медалями, с самого начала относился к лейтенанту Задонову покровительственно и запанибрата, будто имел на это право, но сегодня он явно переборщил и своим тоном, и идиотской ухмылочкой, так что лейтенант Задонов вынужден был, не теряя при этом своего достоинства, поставить старшину на место и потребовать проводить его в роту немедленно.

Старшина кликнул одного из солдат: «Артюхов!» — явился Артюхов, жуя на ходу, в накинутой на плечи шинели, без ремня, с расстегнутым воротничком гимнастерки.

Пришлось сделать замечание и Артюхову.

После этого лейтенант Задонов распорядился принять газеты, листовки и брошюры, которые он привез с собой из политуправления, несколько листовок расклеить по селу, а газеты «Правду», «Известия» и «Красную звезду» вывесить возле сельсовета.

— Вы, товарищ лейтенант, только скажите товарищу капитану Красникову, что это вы приказали сопровождать вас до темноты, а то товарищ капитан…

Но Задонов оборвал старшину, заявив, что он не мальчик и сам знает, что ему делать. С тем и отправился к месту засады.

Глава 6

Московский курьерский поезд, с чисто вымытыми вагонами и новеньким паровозом, стоял на первом пути. У Алексея Петровича Задонова билет в мягкий вагон. Носильщик-татарин тащит его чемоданы, жена Алексея Петровича, Мария Ивановна, виснет на руке мужа и не отнимает от глаз надушенный платочек.

— Алеша, — говорит она прерывистым голосом, стараясь сдержать рыдания, — будь там осторожен. Зайди или позвони… лучше зайди к Ивану Нефедычу: он всегда к тебе относился с симпатией. И Гурий Афанасьевич тоже. Гурий Афанасьевич сейчас член цэкака, он многое может… Я тебя умоляю… будь сдержан в выражениях, — торопливо шепчет жена Алексею Петровичу и тут же оглядывается по сторонам. — И сразу же поезжай к Ляле, посмотри, как она живет, сам поживи у нее какое-то время… Ляля так редко пишет… И позвони тете Вере… И обязательно узнай, кем и где служит Ваня. Он пишет, что во Львове, но я не верю. Чует мое сердце: там опасно, всякие нацмены, бандеровцы, а он еще совсем ребенок. Может, его лучше перевести в Москву… Я тебе там все написала, чтобы ты не забыл… — торопится Мария Ивановна, суя в карман пальто Алексея Петровича какую-то бумажку. — О-о, Алеша-ааа! — чуть не взвыла она от каких-то своих ужасных предчувствий и обвисла на руке Алексея Петровича.

— Маша, Ма-аша, — уговаривает жену Алексей Петрович. — Я тебя прошу успокоиться. Неудобно: люди смотрят. Да и что со мной может случиться? Не война же…

— Но пленум, Алеша, пле-енум! Таких людей, таких людей!

— Ну что — таких людей? — теперь и Алексей Петрович быстро и воровато оглядывается по сторонам и понижает голос почти до шепота. — Не такие уж это и люди. И я тут совсем ни при чем. Они там, я здесь. И совсем не обязательно вызывать меня в Москву, чтобы… И хватит об этом, хватит! — решительно сжал он жене руку. — Все будет хорошо, я это чувствую, знаю, а интуиция меня ни разу не подводила. Так что успокойся. Приеду, осмотрюсь, вызову тебя. Ты там все потихоньку складывай, складывай… Не перепутай мои рукописи… Я в горкоме предупредил, чтобы тебе помогли с отъездом…