Жернова. 1918–1953. После урагана

Вместе с тем Алексей Петрович мысленно уже шел по пути, указанному в записке. Ему виделось, как он сворачивает в переулок… часовая мастерская… еще один молодой человек, только на этот раз делающий вид, что он часовой мастер… тяжелая дверь… дальше… Дальше — провал, но не потому, что нельзя продолжить маршрут по какому-нибудь темному коридору, мимо шумящего худым сливным бачком вонючего туалета, мимо каких-то ящиков, мимо облупленных стен и свисающей с потолка паутины — все это Алексей Петрович видел, но видел уже несколько другим зрением, как бы сквозь пыльное стекло.

Видеть он себе запретить не мог — это было выше его сил, но назвать истинным своим именем предстоящий визит и все, что с ним будет связано, боялся до холода в животе, и когда мысли сами собой пытались выползти из своего темного закоулка, Алексея Петровича начинала охватывать паника, руки тряслись, дыхание сбивалось, сам себе он казался ничтожным человечком, попавшим в хитро расставленные сети.

«Зачем, зачем я им понадобился? — думал он, все более тупея от безысходности. И тут же обреченно соглашался с неизбежностью: — Все к этому шло и пришло, товарищ Задонов, и нечего дергаться и паниковать. Не ты первый, не ты и последний».

Алексей Петрович сидел на кухне, сидел не зажигая света, и смотрел в окно на заиндевелые ветви деревьев, подсвеченные уличным фонарем, на снег, на темные окна противоположного дома. Люди везде спали сном праведников, и никому не было дела до знаменитого писателя и журналиста; им всем, если кого спросить, наверняка думается, что у писателя Задонова не жизнь, а разлюли-малина. И дочери, наверное, кажется то же самое, и зятю, и они тоже спят себе, и ни у кого ни одна мыслишка не повернется подумать, как ему тяжело и как не хватает доброго участия и настоящей дружбы.

Порывшись в аптечке дочери, Алексей Петрович нашел снотворное, проглотил сразу две таблетки, запил водой и лег в постель. Он прилежно закрыл глаза, подложил под щеку кулак и стал ждать действия снотворного. Через какое-то время отрывочные и беспорядочные картины в его воображении приобрели стройность кинематографической хроники, смонтированной из разрозненных кадров. Он вступил-таки в темный узкий коридор, зацепился за педаль велосипеда, висевшего на стене, который упал с ужасающим грохотом на какие-то тазы и корыта. На этот грохот открылась дверь, из нее выглянул генерал Матов с пистолетом в руке. Алексей Петрович кинулся по коридору, все время на что-то натыкаясь. Сзади слышались топающие шаги, гремели выстрелы, пули с пронзительным визгом проносились мимо уха, ударялись в стену, выковыривая из нее куски штукатурки.

Распахнулась еще одна дверь, и теперь уже Варвара Михайловна высунулась ему навстречу и закричала истошным голосом: «Вот он! Держите его, держите! Французский шпион!» И тут Алексей Петрович, теряя силы, вбегает в огромный зал, в зале стоит стол, за столом покойный Алексей Толстой, рядом с ним Симонов, Михаил Шолохов, Твардовский, Фадеев, и еще, и еще, и все показывают на него пальцем и кричат, что его надо исключить из Союза писателей, а все его книги сжечь на Красной площади…

Глава 16

Алексей Петрович проснулся в поту, открыл глаза — за окном уже светло. Он тут же снова смежил веки и принялся додумывать виденный сон, переживать его и редактировать. Он создал в своем воображении картину сожжения книг: Лобное место, Василий Блаженный, Кремль, брусчатка площади, писательский корпус в черных мантиях, себя в рубище, привязанного к столбу, Садовского в качестве судьи — и глаза его наполнились слезами, а к горлу подступил комок. «Странно, почему французский шпион? Американский — куда ни шло, но французский…»

Горестно вздыхая, Алексей Петрович некоторое время наслаждался видением, созданным своим воображением, но в нем, этом видении, не хватало завершенности, то есть полного и окончательного трагизма, и тогда он заставил свои мысли перенестись на сотню лет вперед, в некое будущее, возможно даже — коммунистическое. Он увидел прекрасного молодого человека с ясными глазами на чистом лице, такую же прекрасную девушку — людей умных, образованных и все понимающих… представил себе этих людей и что они совершенно ничего не слыхали о писателе Алексее Задонове, не читали ни одной его книги — и снова на глаза навернулись слезы, Алексей Петрович даже всхлипнул, отер глаза концом простыни, вздохнул, как вздыхают малые дети, — глубоко и судорожно, и тут же уснул, и проспал еще два часа, тихо и без всяких снов.

Проснулся Алексей Петрович поздно и долго не мог понять, где он находится. Ему казалось, что он лежит в своей постели, что рядом жена и он никуда не уезжал из ссылки. Но обстановка была другой, незнакомой, и до него не сразу дошло, что он в Москве, у дочери.