Жернова. 1918–1953. После урагана

Пивоварову он молча показал на диван, налил граненый стакан водки из бутылки, которую достал из-под стола, положил на тарелку две картофелины, кусок хлеба, ложкой наковырял из банки мерзлой капусты, и все это пододвинул на край стола, поближе к Пивоварову.

— Ну и что сказали в больнице? — спросил он Пивоварова, хмуро разглядывая стакан.

— Сказали, что надо ложиться в госпиталь, — ответил Пивоваров, не пытаясь предугадать ни что стоит за вопросом, ни зачем его пригласил к себе директор артели.

— Ну, что ж, надо так надо, — хмуро согласился Аким Сильвестрович и поднял голову.

Пивоваров не впервые отметил, что когда смотришь на эту голову, то кажется, будто она слеплена из отдельных кусков, и куски эти так и не смогли срастись вместе как следует. К тому же от виска мимо уха пролегал грубый шрам со следами швов и тянулся дугой к углу рта, лишь частично прикрываемый рыжеватым прокуренным усом. Еще один шрам терялся в тщательно зачесанных седых волосах, спадая на бровь; наконец, совсем небольшой шрам рассекал подбородок на две неравные части. Все это делало лицо бывшего боцмана свирепым, если бы не его голубые до неправдоподобия глаза, словно кусочки майского неба, в которые хотелось смотреть и смотреть. От такого сочетания лицо боцмана производило впечатление ожидания чего-то удивительного, во всяком случае, поступки обладателя такого лица трудно было предсказать.

Бывший капитан второго ранга Пивоваров не помнил бывшего боцмана с одного из подчиненных ему кораблей и даже лейтенанта Катенина помнил смутно: слишком недолго командовал он отрядом сторожевиков, чтобы упомнить всех; с офицерами — и то едва успел познакомиться. Зато Аким Сильвестрович помнил капитана второго ранга Пивоварова очень хорошо — уже хотя бы потому, что командир отряда один на весь отряд, а назначение Пивоварова пришлось на канун 1 Мая сорок первого года, то есть на праздник.

Боцман помнил, как новый командир объезжал свои корабли и поздравлял экипажи с праздником трудящихся всех стран, как вручал боцману Муханову именные часы и грамоту за отличную службу, достижения в освоении политической грамоты и воспитании краснофлотцев.

Если для капитана второго ранга Пивоварова это был лишь один из эпизодов его службы, причем, можно сказать, один из рутинных эпизодов, потому что награждал он от имени командования флотом людей, которых не видел до этого ни разу и даже никогда о большинстве из них не слыхивал, то для боцмана Муханова это награждение явилось событием, к тому же одним из последних светлых событий довоенной жизни.

Правда, те именные часы давно ржавеют на дне Балтики, и грамота куда-то запропастилась, но в боцманской памяти они остались навечно. Как и сам новый командир.

И вот этот бывший капитан второго ранга — не адмирал, конечно, но для боцмана фигура весьма и весьма значительная, сидит теперь перед ним, худющий, серый от малокровия, поблекший, но форс все еще держит: выбрит чисто, старенькая солдатская гимнастерка вид имеет опрятный, подворотничок аж светится от белизны, и — боцман готов дать руку на отсечение — под солдатской гимнастеркой обретается чистая морская тельняшка.

У самого Акима Сильвестровича бело-голубые полоски вызывающе рябят в расстегнутом вороте рубахи, а над ними кудрявится рыжеватый с сединой волос. Но такую вольность он позволяет себе только в своем кабинете, а когда выходит из него или, тем более, посещает по долгу службы всякие конторы и учреждения, ворот его рубахи застегнут наглухо, иногда его стягивает черный галстук в белый горошек — удавка, как его с презрением называет боцман, — потому что конторские почему-то очень не любят вида его тельняшки, а иные молодые дамочки так даже испуганно ойкают и делают круглые глаза, будто никогда не видали матросов. И это — в Питере. Впрочем, может быть, и не видели: коренных питерцев осталось мало, а вот приезжих — как у собаки блох.

Ну да черт с ними со всеми! Зато сейчас Аким Сильвестрович у себя, можно сказать, дома, перед ним сидит тоже бывший моряк, так что стесняться некого, и ворот его гражданской серой рубахи расстегнут не на одну, а на целых две пуговицы.

Муханов приподнял стакан над столом, еще раз хмуро глянул на Пивоварова своими удивительно голубыми глазами, кашлянул, произнес прокуренным и продутым солеными ветрами голосом:

— Ну, давайте, товарищ капитан второго ранга, выпьем за упокой всех душ… матросских и всяких других, — ткнул стаканом в стакан Пивоварова, раззявил щербатый рот, вылил в него водку, подергал вздувшимися щеками, проглотил, перевел дух и сунул в рот щепоть квашеной капусты.

— Да-да, за упокой, — тихо поддержал боцмана Пивоваров, но выпил свой стакан медленно, как пьют холодную воду.

Некоторое время молча заедали водку картошкой и капустой.