Жернова. 1918–1953. После урагана

— Да вы, батенька мой, соображаете, что говорите? Я и сейчас не уверен, что вам колено оставят, а через полгода… Да вы полгода с такой культей просто не протяните! Полгода! Эка хватанули! Да я вас отсюда и не выпущу! Имею такое право! — вдруг ни с того ни с сего, как показалось Пивоварову, разбушевался доктор. — К тому же… — он склонился к лицу Пивоварова, — должен вас предупредить: велено всех калек отправлять в спецдома. Да-с! Вы пока под эту категорию не подпадаете… если, разумеется, не на костылях, а на протезе, но вполне можете подпасть. И смею вас уверить, это для вас не лучший выход. — Доктор отпрянул от Пивоварова, сердито раздувая щеки, покосился в сторону медсестры, которая возилась в шкафу, звеня какими-то склянками, воскликнул: — Да и что вам за охота ходить на деревяшке?! А в госпитале вам подберут протез, и ни одна комиссия к вам не придерется — работайте себе на здоровье!

— Все равно, — упрямо качнул лобастой головой Пивоваров. — Сейчас никак не могу. Хотя бы через месяц. Я и так с трудом нашел постоянную работу, недели не проработал, а вы — в госпиталь. Поймите мое положение, доктор.

— И что, батенька мой, у вас за работа такая, что вы с ней не можете расстаться?

— Да не в должности дело, а в том, что, я говорю, работа постоянная. А то я больше года все на случайных… — Пивоваров хотел сказать: «на случайных заработках», но споткнулся на этом слове и не стал уточнять.

Доктор еще раз заглянул в больничную карту, прочитал вслух:

— Артель инвалидов, профессия — сбивщик, — хмыкнул презрительно: — Эка, право, должность какая! Я-то, грешным делом, подумал, что вы в начальниках больших… Ну да все равно. Я, батенька мой, почему с вами так вожусь: потому что в том, в четвертом, госпитале, в те же самые времена имел… э-э… как говорится, удовольствие… Первый Белорусский — как же, как же, очень хорошо помню: январь, слякоть, прорыв фронта, наступление, каждый день вагоны с ранеными. И все оттуда, все оттуда. Комфронта Жуков — крутой мужик, крутой. Да и времечко, времечко тоже крутое было, ничего не скажешь. А оперировал вас Матвеев. Хирург хороший, да народу-то, народу сколько! Вот он… несколько неаккуратно. Ранение-то вы где, батенька мой, получили?

— На Магнушевском плацдарме.

— Значит, пехота-матушка. А впечатление вы производите человека образованного. Да-с. Впрочем, это неважно. Госпиталь для вас, однако, лучший выход из положения во всех отношениях. Поверьте мне, старику.

— Я вам верю, доктор. Только вы пока сделайте что-нибудь, а там уж, через какое-то время, можно будет и в госпиталь.

— Так что же я вам сделаю, батенька мой, когда у вас кость гниет! И мясо вот… Вы сами-то гляньте, гляньте! Ведь не деревня же какая-нибудь, прости господи!

Пивоваров вздохнул и отвернулся. Он все понимал, но, действительно, никак не мог сейчас оставить работу. Тем более что задолжался. Да и что подумают о нем, если он ни с того ни с сего ляжет в госпиталь, что скажут?

— Ладно, не можете, так не можете, — примиряюще проворчал доктор. — Отпущу вас, батенька мой, но с одним непременным условием: каждую неделю ко мне на прием. Но не сюда, а в госпиталь. Я здесь лишь консультирую раз в месяц. Карточку вашу заберу с собой, так что вы уж не подводите. Я за вас не только профессиональную ответственность несу, но и моральную тоже: мой коллега вас оперировал, да вот… Может, не столько он виноват, сколько спешка и все такое прочее. Да-с.

Пивоваров вышел из поликлиники. Промозглый ветер с Финского залива толкнул его в грудь, разметал полы шинели. Пивоваров поплотнее угнездил на своей голове шапку-ушанку, поднял воротник. Увидев выворачивающий из-за угла трамвай, заспешил на остановку, далеко выбрасывая вперед костыли. Острые шипы костылей с маху ударяли в наледь, покрывавшую проезжую часть улицы, разбрызгивая во все стороны крошки льда. Вагоновожатая, молоденькая курносая девчушка, обгоняя Пивоварова, наискось спешившего к остановке, помахала ему рукой, чтобы он не так торопился, что она подождет, но Пивоваров, не привыкший и не любящий затруднять кого бы то ни было своей немощью, продолжал все так же прыгать к остановке, выбрасывая далеко вперед то костыли, то ногу в стоптанном кирзовом сапоге.

Метрах в двадцати от остановки нога Пивоварова скользнула на отполированной наледи, его бросило вперед, костыли, выворачивая руки, поплыли назад, и Пивоваров тяжело рухнул на спину, ударившись о дорогу затылком.

К нему подбежали, подняли, поставили на ногу, затем и на костыли, кто-то нахлобучил на голову слетевшую при падении шапку, повели к трамваю.

Вагоновожатая, шмыгая красным простуженным носом, стоя рядом, объясняла столпившимся пассажирам, в основном женщинам, что она показывала инвалиду, чтобы он не торопился, а он не послушался — и вот… а она ни в чем не виновата.

Пивоварову помогли войти в вагон, сесть на ближайшее место. Потревоженная культя болела нестерпимо, заглушая даже боль в затылке, и Пивоваров сидел, крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, не в силах даже поблагодарить своих помощников.