Жернова. 1918–1953. После урагана

В артели инвалидов настоящих инвалидов работало человек сорок. Помимо них еще несколько женщин неопределенного возраста, с ярко накрашенными губами и ногтями да разбитные молодые люди: разные учетчики, бухгалтера, экономисты, снабженцы и еще бог знает кто. Эти все больше слонялись туда-сюда, пропадали по нескольку дней, снова появлялись и снова слонялись, собирались кучками, шептались, похихикивали, курили дорогие папиросы и вообще производили впечатление людей, весьма довольных жизнью и собой.

Пивоваров в первый же день заметил эту странность и хмурые, косые взгляды настоящих инвалидов, которые не разгибались над ворохами щетины и деревянных заготовок, чадили вонючим табаком, так что в тесных помещениях с низкими потолками и узкими зарешеченными окнами все время плавал слоями сизый дым, и тусклые лампочки едва его пробивали.

Одно было хорошо — тепло. Пузатые печки-голландки топились по целым дням — благо, стружек и обрезков везде навалено кучами. После промозглого ветра, продирающего до костей, окунуться в это душное тепло все равно что в теплую ванну — тело постепенно расслабляется, мир начинает казаться более благополучным, чем он есть на самом деле.

Пивоваров, войдя в мастерскую, поздоровался с работающими, снял у входа шинель, повесил ее на гвоздик, шапку сунул в рукав, прошкандылял на свое место, сел на табурет, отцепил деревянный протез, пристроил культю в ременную петлю, свисающую из-под крышки верстака, и принялся за работу. Он брал заготовки из ящика, намазывал их клеем, соединял, клал на войлочную подстилку, чтобы не нарушать лакового покрытия, маленьким молоточком забивал четыре гвоздика и готовую щетку укладывал в коробку.

Работа не бог весть какая сложная. К тому же, когда входишь в ритм, руки начинают существовать как бы отдельно от головы, она не озабочивается ими, в нее приходят всякие мысли, выстраиваются в ряд и двигаются в ритме работы. Иногда мысли приходят весьма умные, и тогда Пивоваров выдвигает ящик, на дне которого лежит тетрадка и остро отточенные карандаши, и торопливо эти мысли записывает.

Сегодня было не до мыслей: болела нога, болела ушибленная голова, хотелось есть — он не ел со вчерашнего обеда, — еще больше хотелось курить. Дым махорки, наплывающий на него от соседних верстаков, вызывал тошноту и воспоминания о немецких концлагерях.

Пивоваров сглотнул слюну и постарался отключиться от всего земного. Через два часа будет обед, прямо сюда, на рабочие места, принесут гороховый суп или кислые щи, перловую или пшенную кашу с постным маслом, жидкий чай с кусочком сахара, ломоть хлеба. За одно за это Пивоваров готов работать хоть по двенадцати, хоть по четырнадцати часов в день.

Ему с трудом удалось отвлечься от предстоящего обеда, но умные мысли по поводу приспособляемости человека к экстремальным условиям существования не могли пробиться сквозь сонливость и усталость, будто Пивоваров уже отработал полную смену… Наверное, стареет. А коли так, то нечего и думать о Рийне, своей соседке по коммунальной квартире…

Сегодня утром он встретил ее на кухне, когда пошел умываться. Она несла чайник. «Доброе утро!» — «Дооброе уутро!» — и они разошлись, остался лишь едва уловимый запах дешевых духов да шорох ее платья…

Впрочем, почему бы ему не думать о Рийне? Жить в придуманном мире, жить какими-то, пусть даже несбыточными, надеждами, — это все, что ему осталось. А иначе… Иначе хоть в петлю.

После обеда неразговорчивый хмурый сосед, однорукий и одноногий, отсыпал Пивоварову махры на пару закруток, и Пивоваров впервые за этот день до головокружения наглотался едучего дыма — и жизнь показалась ему чуть ли ни раем.

В четыре часа директор артели вместе с артельским бухгалтером, широкозадой сварливой бабой, по обыкновению обходил рабочие места. К этому времени каждый на черной дощечке мелом писал цифру, означающую количество заготовок или собранных щеток. Бывший боцман никогда не проверял верность написанного, зная, что его не обманут, как знал и то, что несколько щеток непременно уплывут сегодня в складках одежды и будут обменяны на табак и водку.

Директор быстро шел по узкому проходу между верстаками, кого похлопывал по плечу, кому пожимал руку, и люди отвечали ему скупыми дружескими улыбками.

Возле Пивоварова он задержался, подождал, пока бухгалтерша пройдет вперед, произнес:

— Зайдете ко мне в конце дня: дело есть.

Глава 3

Кабинетом бывшему боцману Акиму Сильвестровичу Муханову служила маленькая каморка с узким зарешеченным окном — келья какого-нибудь особо усердного в молениях монаха. Стол, старый кожаный диван да покосившийся канцелярский шкаф — вот и вся обстановка.

Аким Сильвестрович сидел за столом на единственном стуле. Перед ним стояла миска с вареной в мундирах картошкой, от которой шел дьявольски аппетитный дух, банка с квашеной капустой, лежал нарезанный толстыми ломтями черный хлеб.