Жернова. 1918–1953. После урагана

Лицо боцмана размягчилось и подобрело. И лицо Пивоварова тоже. Но еще резче на нем проявились усталость и печаль. Ел он аккуратно и неторопливо, будто был сыт и лишь не хотел обидеть гостеприимного хозяина. А между тем всего несколько дней назад поужинать выпадало ему крайне редко, часто весь день приходилось обходиться кипятком да ломтем хлеба с солью. И не он один так жил — многие.

Бывший боцман смотрел на бывшего кавторанга и дивился тому, как это жизнь так распорядилась, что он теперь как бы занимает место на капитанском мостике, а настоящий капитан выступает в роли обыкновенного матроса. Хотя боцман Муханов в своей жизни повидал всякого, привыкнуть к такой перетасовке он еще не успел, поэтому не мог обращаться к Пивоварову иначе, как с произнесением его длинного титула, который в ушах боцмана звучал божественной музыкой.

В семнадцатом году матросу Муханову, всего несколько месяцев назад как попавшему на флот из деревни, легче было смотреть на то, как с недоступных его пониманию царских офицеров и адмиралов срывают погоны, аксельбанты и кресты, чем сейчас смотреть на бывшего капитана второго ранга Пивоварова, вышедшего, как и сам боцман, из крестьянского сословия, разжалованного незадачливой судьбою.

Второй раз за последнюю неделю Муханов пьет с бывшим командиром водку и с трудом удерживает себя на своем, если разобраться, капитанском мостике. А вот сам кавторанг почему-то этого не замечает и чувствует себя на диване вполне удобно… если судить, конечно, по смиренному выражению его худого, изможденного лица.

Боцман знает историю Пивоварова, знает от него самого со слов и из заполненной им при оформлении на работу в артель анкеты. Однако это ничего в его отношении к Пивоварову не меняет: он слишком хорошо помнит молодого щеголеватого командира отряда, который на полубаке сторожевика вручал боцману часы и грамоту, он слишком хорошо понимает, что и сам бы мог оказаться на месте Пивоварова — не в смысле звания и должности, а в смысле плена и всего прочего. А еще Аким Сильвестрович не перестает удивляться, как это он сумел распознать в нынешнем Пивоварове того щеголеватого кавторанга: ведь видел-то он его вблизи всего один раз, и случилось это более семи лет назад. Вот уж чудо так чудо… если разобраться.

Глава 4

Встреча их произошла на Московском вокзале. Там, у выхода, меж колоннами, под навесом, но на пронизывающем ветру, сидел одноногий инвалид-чистильщик обуви в серой солдатской шинели. Аким же Сильвестрович возвращался в тот день из Москвы, куда ездил по делам своей артели. Пуговицы его черной морской шинели сияли золотым сиянием, башмаки блестели, надраенные суконкой в вагонном тамбуре. И вообще услугами чистильщиков он никогда не пользовался, считая это зазорным для настоящего моряка делом, потому что настоящий моряк должен за своей внешностью следить сам, и поэтому Аким Сильверстович наверняка прошел бы мимо, но мимолетный взгляд, брошенный им на инвалида, задержался на нем, и боцман остановился, дергая себя за прокуренный ус: человек этот, помимо того, что был инвалидом, решительно кого-то или что-то ему напоминал. Во всяком случае, привлек внимание, а коли так, то требуется разобраться, в чем тут дело.

Привычка эта у боцмана выработана годами именно боцманской службы: на корабле все должно идти по раз и навсегда установленному порядку, все должно находиться на своих местах и иметь соответствующий корабельному уставу вид, стало быть, не должно привлекать внимания ни самого боцмана, ни, тем более, стоящего над ним начальства, а если привлекает, значит, непорядок, значит, надо принимать меры.

Аким Сильвестрович выбрался из потока людей, который выплеснулся из здания вокзала, остановился сбоку от инвалида. Народ спешил мимо, и на чистильщика обуви никто не обращал внимания. Да и место тот выбрал не самое удачное для своей работы, затерявшись среди колонн.

Чистильщик сидел на деревянном ящике, засунув кисти рук в рукава шинели, и уже этой своей поношенной шинелью весьма выделялся среди остальной публики, потому что шинели если и мелькали в толпе, то обязательно с погонами, а этот, видать, как пришел с войны, так до сих пор гражданской одежонкой не обзавелся. К тому же на дворе истекал конец сорок восьмого года, инвалидов на улицах давно не видно, а этот как-то уцелел, что тоже было весьма странным.