Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Что ж, все правильно, все правильно, — пробормотал Алексей Максимович, окончательно забыв о секретаре.

И вновь необычная просьба Сталина захватила его сознание, наполнив душу тревогой и сомнениями.

Глава 27

Давненько Алексей Максимович так не волновался, как в эти последние два часа ожидания приезда Сталина. Он не находил себе места, слонялся по дому, то заходя на кухню, то в комнаты вдовы своего сына, пытался отвлечься в общении с внуками, но тут же забывал о них, молча поднимался и шел дальше. В маленьком и уютном кабинете было слишком тесно, трудно дышалось. В библиотеке слишком пахло пылью и о чем-то назойливо молили разноцветные корешки книг. И почти везде за ним следовал тенью молчаливый Крючков, а когда Алексей Максимович останавливался и поворачивался к нему лицом, тот отступал на несколько шагов назад и в сторону, опускал голову и застывал в вопросительном почтении.

«Надо было выгнать его сразу же после смерти сына, — не впервой подумал Алексей Максимович о Крючкове, понимая в то же время, что не волен выгонять или принимать прислугу. И даже не потому, что не властен, а потому, что на виду и… и мало ли что подумают и скажут. Впрочем, иногда даже полезно иметь именно такую прислугу: твои мысли станут легко и быстро достоянием верхов, и верхи могут по этим твоим мыслям принять нужное для тебя решение. Однако надо признать, что ни одна из подобных попыток не имела видимого разрешения, но кто знает, кто знает… Ну и, в конце концов, тебе никто не мешает писать то, что ты хочешь писать, не препятствует заниматься делом, в которое ты веришь, с мнением твоим считаются все, сам Сталин обращается за советом… Чего тебе еще надо?»

За окном послышался шум подъехавших автомобилей, коротко рявкнул клаксон, торопливо захлопали дверцы. Алексей Максимович глянул на настенные часы: без трех минут два. Что ж, надо отдать Сталину должное: сказал в два, в два и приехал. Вот только что хочет получить руководитель страны Сталин от почетного руководителя писателями этой страны Горького?

Алексей Максимович спустился на первый этаж, встретил Сталина в прихожей. Внимательно, сверху вниз, посмотрел на низкорослого вождя, первым протянул руку для пожатия — как старший младшему по возрасту.

— Прошу, Иосиф Виссарионович, — показал рукой в сторону библиотеки, сдержанно покашлял в кулак.

В библиотеке сели за круглый стол напротив друг друга. Сталин, скользнув взглядом по книжным полкам, спросил:

— Читали «Поднятую целину» Шолохова?

— Да, читал, Иосиф Виссарионович. Весьма нужная, весьма полезная для понимания проблем коллективизации вещь. И написана с большой художественной силой.

— Совершенно с вами согласен, Алексей Максимович, — произнес Сталин и посмотрел на Горького слегка прищуренными рыжими глазами. — Очень жаль, что у нас мало писателей, которые с такой силой и правдивостью отражали бы трудные процессы становления новых отношений между людьми. В частности, в деревне.

— Да, вы правы, Иосиф Виссарионович. Но действительно талантливые писатели случаются очень редко. Тем более гениальные. А Михаил Шолохов безусловно талантлив.

— А каково ваше мнение о Маяковском?

— О Маяковском? — удивился Алексей Максимович, не ожидавший такого вопроса. — Я полагаю, что это один из крупнейших поэтов нашего времени, — осторожничал он. — Правда, в его творчестве не все равноценно, однако это не умаляет его значения для нашей поэзии и литературы, для поэтического отражения революционной эпохи.

— Мы придерживаемся такого же мнения, — произнес Сталин глуховатым голосом, не вдаваясь в значение слова «мы». — И мы полагаем, что необходимо как-то увековечить имя этого поэта, воздать должное его заслугам перед пролетарской революцией и государством рабочих и крестьян.

— Совершенно с вами согласен, Иосиф Виссарионович, — тут же откликнулся Горький, все еще не понимая, куда клонит Сталин. Не за тем же он пришел к нему, чтобы выяснить отношение Горького к Маяковскому. Хотя… почему бы и нет?

— Но Маяковский — это лишь часть дела по воспитанию народа в духе советского патриотизма, — продолжил Сталин, как будто не слыша Горького. — Я согласен с вами, Алексей Максимович, что народ должен знать свою историю, историю государства, на территории которого он живет. Без такого знания не может быть любви к отечеству…

— Да-да, Иосиф Виссарионович, — подхватил Горький, подаваясь к Сталину своим большим телом, постепенно увлекаясь. — Вы совершенно правы! С изменением общественных формаций не должна прерываться связь времен, — в этом я убежден самым глубочайшим образом. А без этой связи невозможно воспитание народа в духе любви к своему отечеству. Должен заметить, что в фашистской Италии и нацистской Германии широко пропагандируется культ отечества. Правда, исключительно в своих, антигуманных, спекулятивных целях, но недооценивать фактор патриотизма нельзя в любом случае, а отрицать его на том лишь основании, что подобный культ имеет место в названных странах при соответствующих режимах власти, по меньшей мере не серьезно…