Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Но другие танки дальше не пошли, они утюжили окопы, иногда вертясь на одном месте, словно поджидая пехоту. Однако пехота залегла, и танки остались одни, без всякого прикрытия.

Задымился еще один, за ним еще сразу три, остальные стали пятиться, огрызаясь огнем из пулеметов и пушек.

— Ага, не нравится, мать вашу берлинскую! — радовался комиссар, приплясывая возле узкой смотровой щели. — Погодите, время придет, еще не так навтыкаем, еще почешетесь!

Из угла, где сидели телефонисты, слышался голос полковника Сменщикова:

— Атака противника захлебнулась, товарищ третий! Пять танков горят прямо на линии наших окопов… Танки французские и чешские. Нет, не дали… Отходить? Понятно, будем отходить. На Теряево? Понятно. Будет исполнено, товарищ третий.

— Вот так уже который раз, — покачал круглой головой Рудько. — Слава богу, на этом рубеже три дня дрались, и неплохо дрались, а то придем на новый рубеж, окопы понароем, землянок, дотов понастроим, пальнем разок и дальше. Не война, а сплошное землекопство, — говорил он, прислушиваясь к тому, что говорил по телефону комдив, отдавая распоряжение полкам на отход. — Где-то ж должен он остановиться, где-то же уткнется мордой в грязь, мать его, Гитлера, в гроб по самую маковку!

«Все живут этой уверенностью, — подумал Алексей Петрович, слушая комиссара Рудько. — А коли в людях есть эта уверенность, то непременно уткнется немец мордой в грязь. Или в снег».

Оставив в окопах реденький заслон, призванный создавать у немцев впечатление, что русские никуда не ушли, полки один за другим покидали позиции, вытекая из них, как вода из дырявого ведра — понемногу и незаметно.

Первыми капэ покинул штаб дивизии, вслед за ними ушел комиссар, весело распрощавшись с Алексеем Петровичем и пообещав встретиться во время наступления, а полковник Сменщиков все не уходил, звонил в полки и батальоны, на оставляемые позиции, выслушивал, произносил несколько малозначащих для постороннего человека слов и, казалось, никуда не собирался уходить.

Алексей Петрович, хотя и был уверен, что полковник уйдет вовремя и не самым последним, однако через какое-то время почувствовал тревогу и, чтобы не показать ее Сменщикову, курил и пялился в темноту осенней ночи, время от времени нарушаемую вспышками выстрелов и мертвенным светом ракет.

Из наших окопов тоже постреливали, но ракет не пускали. Светящиеся пунктиры пулеметных трасс прорезали темноту и угасали в ней без всякого, казалось, смысла. Иногда прозвенит в воздухе мина, и сухой взрыв, похожий на кашель чахоточного, вспугнет привычные звуки ночи — и тоже без всякого смысла.

Не было смысла и в сидении в опустевшем блиндаже корреспонденту «Правды», но что-то удерживало здесь Алексея Петровича, хотя знал, что никто бы не осудил его, если бы ушел вместе со штабом.

Он не сразу заметил, что наступила тишина, полная тревоги и ожидания: ни выстрела, ни пугливого света разгорающейся ракеты. Может, немцы почуяли неладное и выслали к нашим окопам дозоры? Может, они подползают сейчас в темноте к их блиндажу и вот-вот с треском растворится дверь и влетит сюда граната, ударит длинная автоматная очередь? Все может случиться в такую бессмысленную ночь.

Алексей Петрович зябко передернул плечами.

И тут со стороны наших окопов донесся тоненький, саднящий звук гармошки, точно кто-то грубый и неумелый взял инструмент и тряхнул его несколько раз по злобе или от скуки. Но вслед за этими странными звуками вылепилась из тьмы немудрящая мелодия плясовой, и даже отсюда чудилось, как кто-то там ходит по кругу, топает каблуками разношенных сапог, шлепает себя по ляжкам и припевает: «Барыня, барыня! Барыня-сударыня! Где гуляла ноченьку, намочила ноженьку?»

Сменщиков обернулся к Алексею Петровичу, и тот увидел в слабом свете коптилки его улыбающееся лицо.

— Можно было в каждом батальоне оставить по гармонисту — и этого было бы вполне достаточно, чтобы заморочить фрицам голову. Да нельзя: заиграются и попадут им в лапы. — И засмеялся, довольный. А отсмеявшись, добавил: — Пойдемте, Алексей Петрович: делать нам здесь больше нечего.

— А танки! Неужели оставите?

— Ну что вы! Взорвем. Там саперы работают.

Они шли в сопровождении молчаливых автоматчиков сперва по ходу сообщения, затем опушкой леса; в темноте чавкали шаги, возникали и пропадали тени связистов, сматывающих провода на катушки, вослед им неслась плясовая, и черт ей был не брат. А фронт молчал, прислушиваясь в недоумении к этим диковинным звукам, в которых Алексею Петровичу слышался и вызов всему свету, и издевка, и потаенная тоска.

Конец тридцать второй части

Часть 33

Глава 1

Нас бомбили в пути лишь однажды и, как сказали знающие дяди, бомбили не бомбардировщики, а истребители, потому и бомбочки были маленькие, бабахали не очень сильно: только у двух вагонов крыши разбило, да стекла кое-где повыбивало, да пожар начался в одном вагоне, но его быстро потушили. Гитлеры больше стреляли из пулеметов, и много людей убило как раз из тех, кто кинулся из вагонов в лес.